Андрея.

– Ну что вы, – возразил Земельбауэр. – Между прочим, я тоже хочу есть.

Сейчас мы это организуем. – И он обратился к Купейкиной: – Устройте несколько бутербродов и кофе. Только черный.

Переводчица вышла.

– Скажите ему, пусть думает, пока есть время.

Из всех зол надо выбирать наименьшее – гласит поговорка. Я сказал Геннадию не то, о чем просил начальник гестапо:

– Предупреждаю. Если назовешь еще хоть одного, считай себя покойником.

Они-то тебя уж не убьют, ты купил себе жизнь, а я тебя угроблю.

– Я не могу, – простонал Геннадий.

Я топнул ногой:

– Молчи, сволочь.

– Что он там болтает? – спросил Земельбауэр.

– Говорит, что ему нечего думать. Он всех назвал.

– Врет?

– Не думаю. Для этого он недостаточно смел.

– Оригинально! Выходит, для вранья тоже нужна смелость?

– По-моему, да.

– Ну-ка, прочтите, что записала Купейкина.

За окном послышался шум отошедшей машины и треск мотоциклов. Все, поздно. Андрей погиб.

Гестаповец расхаживал по кабинету. Он ничуть не волновался, проклятый гунн. Он знал, что его опричники не ударят лицом в грязь. А у меня дрожали ноги. Я сгреб листы протокола и начал читать вслух. В глазах двоилось. Я читал, а думал об Андрее. Что еще я могу сделать, чтобы спасти его? Это была пытка.

Вошедшая Купейкина застала меня за чтением. Губы ее зло сжались.

Поставив на пристолик термос и тарелку с бутербродами, она опять вышла.

Вышла и сейчас же вернулась с двумя стаканами.

Буквы прыгали передо мной, становились на дыбы. Я напрягал зрение.

Валентина Серафимовна наливала кофе в стаканы.

– Все очень хорошо, – произнес я по-русски. – Вы ничего не упустили.

– Скажите об этом ему, а не мне, – дерзко ответила она. Пришлось угодить Купейкиной и похвалить ее перед начальником гестапо.

– Мне думается, что лучше и нельзя записать, – одобрил я протокол. – Очень толково.

– Вы делаете успехи, фрейлейн, – высказал комплимент гестаповец.

Купейкина опустила глаза.

Земельбауэр взял бутерброд в одну руку, стакан – в другую и пригласил меня следовать его примеру.

Кусок не шел мне в горло. Он застревал, становился поперек, и приходилось судорожными движениями проталкивать его. Я не имел права не есть. Ведь ради меня, собственно, принесен ужин. Значит, надо жевать, глотать, делать вид, что голоден. Перед глазами стоял Андрей, мой верный друг, самый дорогой мне человек, которому я ничем не мог помочь. Только чудо, какое-нибудь чудо могло спасти его. Но в чудеса я в нашем подлунном мире верил очень мало.

Прошло уже минут двадцать, как отъехал наряд. Казино – подать рукой.

Что там сейчас?

Купейкина села на свое место, поправила бумаги.

Я и начальник гестапо доедали проклятые бутерброды.

Геннадий, нравственно омертвевший, смотрел на нас и глотал воздух.

– Разрешите дать ему бутерброд? – сказал я Земельбауэру.

Он усмехнулся:

– Вы в самом деле гуманист.

– Это пойдет на пользу, – добавил я.

– Для психологического контакта?

– Что-то вроде…

– Попробуйте!