время от времени он проводил по губам кончиком мясистого языка, но Клер так и не предложила ему что- нибудь выпить. У мальчика не выходило из головы: «Вот бы узнать, какие комиссионные пообещал нотариус, если ему удастся склонить Клер к сделке?» В конце концов утомившийся от бесполезного разговора кюре оседлал велосипед и укатил, даже не затруднив себя тем, чтобы изобразить на лице прощальную улыбку.
После отъезда Борневана мать какое-то время оставалась неподвижной, словно пребывая в замешательстве, и Жюльен догадался, что она размышляет, а не стоит ли ей в самом деле пойти в церковь для отпущения грехов? Мальчик тут же представил, как она бредет по главной улице в черной шали, смиренно потупив глаза под осуждающими взглядами кумушек, наблюдающих за ней из-за занавесок. «Гляди-ка, — зашепчут они мужьям, — шлюха Леурланов явилась на исповедь!» Он задрожал, ногти его впились в деревянную ручку лопаты — до того невыносимо мерзкой была эта картина.
— Ведь ты не пойдешь, правда? — осторожно обратился он к матери, когда они вечером сидели возле костра. — Не станешь унижаться?
— Мне страшно, — чуть слышно призналась Клер, и ее губы тронула грустная улыбка. — У меня такое чувство, что кто-то все время находится рядом, наблюдает за нами. С тех пор как мы сюда приехали, мне кажется, что за нами шпионят, что в лесу притаились люди и не спускают с нас глаз. Теперь, когда я умываюсь, мне хочется спрятаться, и я ничего не могу с этим поделать. Вот чем плохо жить возле леса: ты уверен, что один, а потом выясняется — за кустарником неведомый, враждебный тебе мир.
— Перед смертью, — проговорил Жюльен, — Адмирал говорил о воронах…
— Неудивительно, — вздохнула Клер, отводя глаза. — Действительно создается впечатление, что они за нами следят.
— Ты ведь не пойдешь в деревню? — еще раз спросил мальчик.
— Нет, — твердо сказала Клер. — Бесполезно. Проклятие Леурланов так легко не смыть.
Еще немного, и Жюльен принялся бы умолять мать рассказать ему всю правду. Темнота была им на руку — можно краснеть сколько угодно, другой все равно ничего не заметит. Его нестерпимо жгли вопросы: «Кто все-таки мой отец? Твой муж Матиас или Адмирал? Ну скажи! Это ты убила отца? Ответь, ради Бога! Знаю, он был свирепым, полупомешанным. Пойми, я хочу знать правду! Где ты скрывалась все эти годы? Неужели на самом деле хотела обо мне забыть и начать новую жизнь? Да, наверное, так оно и было: ты не захотела больше иметь дело с Леурланами, с их дурным семенем. Так чья же все-таки кровь течет в моих жилах — Матиаса или деда?»
Лицо мальчика пылало, огонь костра обжигал щеки, искры от горевших веток акации разлетались и падали ему на ноги, но он ничего не делал, чтобы избавить себя от этих укусов. Он чувствовал: стоит ему открыть рот, и он завоет на луну, как волк. Вопросы кипели в нем, рвали его душу на части. Клер встала, лицо ее в темноте оставалось невидимым. «Однажды ты все-таки у меня заговоришь!» — захотелось крикнуть Жюльену в немом приступе отчаяния. Он был рад, что она ушла. Теперь он мог как следует выплакаться.
На следующее утро, когда он проходил по лесу, чтобы сбросить свой страшный груз со скалы, случилось непредвиденное. Он совсем было взобрался на небольшой пригорок, служивший естественным препятствием на пути, как вдруг сломалась ось тележки. Колесо покатилось вперед, а сама тележка уткнулась в землю, как лемех плуга. Потеряв равновесие, Жюльен чуть не упал всем своим весом на снаряды, что неминуемо привело бы в действие взрыватель. Ему чудом удалось избежать катастрофы: он резко отбросил тело в сторону, словно его толкнула невидимая рука. До смерти напуганный, он долго лежал без движения, не в силах подняться. На уровне его лица лежали перепачканные грязью мины. Не сработай защитный рефлекс — он рухнул бы прямо на смертельный груз. Ужас так скрутил ему кишки, что его тут же вырвало, к тому же он почувствовал, что не справился с мочевым пузырем. Цеппелин крутился возле него, встревоженный запахом снарядов и страхом, исходившим от хозяина.
Жюльен присел на корточки возле тележки. Несмотря на полумрак, ему без труда удалось обнаружить, что ось была подпилена. Следы попытались скрыть, смазав подпиленное место жиром, но оно все равно было хорошо заметно — свежее, обвиняюще поблескивающее. Злоумышленник постарался на славу — сделал глубокий надрез, больше чем наполовину, распилив стержень оси. Значит, ночью кто-то попытался привести тележку в негодность, кто-то, не желавший, чтобы Жюльен продолжил работу по очистке Вороньего поля.
Вот только кто?
«Рубанок! — пронеслась мысль. — Ведь ты знаешь, он один может подобраться к Цеппелину, чтобы тот ни разу не залаял. Этим человеком мог быть только Рубанок.
Рубанок, непосредственно заинтересованный в том, чтобы Воронье поле как можно дольше оставалось неразминированным, то есть чтобы его как можно дольше нельзя было обрабатывать.
Если он продал Цеппелина, то лишь потому, что был уверен — собака никогда не осмелится войти в запретную зону. Сделал вид, что хочет помочь, а сам думал о том, как бы навредить».
Собака подошла, испуская жалобные стоны, будто почуяла нависшую над ними тень смерти, и принялась вылизывать лицо хозяина, очищая его от кислого пота страха. Жюльен понял, что нужно действовать: не может же он так все утро и простоять на коленях, уставившись на сломанную ось тележки?
Как автомат, стараясь отключить мозг, мальчик несколько раз совершил путешествие до края бездны, изо всех сил вцепившись пальцами в покрытые жидкой грязью мины, готовые каждое мгновение выскользнуть из его рук. Он уже не обращал никакого внимания на сухие щелчки взрывов, доносящиеся снизу, у самой кромки воды, поднимая гейзеры каменных брызг. В голове билась одна и та же мысль: Рубанок хотел его убить!
«Да нет же, — вмешался голос рассудка, — не драматизируй. Он просто сломал тележку, чтобы помешать тебе ею воспользоваться, только и всего. Рубанок рассчитывал, что ось выйдет из строя раньше, чем ты ее нагрузишь минами, и уж никак не мог предположить, что она продержится так долго».
Мальчик поморщился. Так-то оно так. Объяснение было соблазнительным, вот только не принимает ли он желаемое за действительное?
Едва работа была закончена, Жюльену пришлось приложить немало усилий, чтобы дотащить тележку до дома. Сначала он волок ее за собой, как плуг, но такой способ оказался чересчур трудоемким. Потом он решил нести ее на голове, как перетаскивают лодки. Это тоже оказалось неимоверно тяжело, тяжелее, чем ему представлялось вначале: приходилось часто останавливаться, чтобы перевести дыхание.
В конце концов Жюльен добрался до хижины, правда, гораздо позднее обычного. Мать проснулась и зашевелилась на своем соломенном ложе. Мальчик постарался побыстрее избавиться от рубахи, понимая, что это его не спасет — все волосы у него были в зеленоватой жиже.
— Боже! — воскликнула Клер. — Чем ты занимался?
— Так, ничем, — стал изворачиваться Жюльен. — Играл с Цеппелином, дурачился, мы оба вывалялись в грязи — знаешь, говорят, это полезно для роста волос.
Мать как-то странно на него посмотрела, и он почувствовал, что заливается краской. Его страшило только одно: как бы Клер не нашла поломанную тележку, которую он успел припрятать за колодцем.
«Понимает, что я соврал, — подумалось ему, — но никогда не упрекнет, поскольку не имеет никакого права упрекать. Мы — семейка безумцев и лжецов. Может, кюре и прав. Кто знает, не дурной ли в самом деле у нас глаз?»
10
На следующее утро их разбудил гул бороздящих небо бомбардировщиков. Деревья, как антенны, принимали звуки пропеллеров, по проводам стволов отводили их к земле и гасили там веером корней. Земля ходила ходуном, и внезапно Жюльена пронзила страшная мысль, что вибрация разбудит бомбу, мирно дремавшую до сих пор в тряпках на чердаке. Однако времени на то, чтобы вдосталь насладиться новым беспокойством, ему не хватило: в небе появились белые купола, которые ветром сносило в сторону леса. Мать и сын замерли, устремив взгляд вверх, правда, из-за солнца ничего толком не было видно. Полотняные грибы парашютов быстро двигались… в опасном направлении.
Они спускались. Вернее, падали. Падали как камни прямо на минное поле.
— Десантники! — закричала Клер, которая еще не понимала, что должно было произойти через несколько секунд.
