Присяжные как будто ждали, когда Джеймс Олгрен покинет здание. Не прошло и получаса, как зазвонил телефон. Мы с Бекки переглянулись, секретарша знала, что я отвечу только на звонок из зала суда. Бекки сжалась, словно нас застукали в двусмысленной ситуации. Я внутренне напрягся. Меня выследили. Я скрывался от вердикта.

Мне бы хотелось узнать результат тайно, в крошечном кабинете, поблизости от двери. Вместо этого в зале скопилось столько публики, сколько я не видел за все время моей службы.

— Я бы советовал тебе подождать меня здесь, Томми, — сказал я. — Скоро все кончится.

Он покачал головой.

— Я хочу сам все услышать.

Я не мог ему отказать. Пэтти попыталась разыскать Кэрен Ривера, поколдовав над телефоном, она отрицательно покачала головой.

— Найди Джека, — велел я Пэтти, — или кого-нибудь из следователей. Передай ему Томми и скажи, чтобы не отпускал от себя после оглашения приговора, при любом раскладе. Никаких газетчиков! Я еду вниз.

Я присел на корточки, чтобы видеть глаза Томми.

— Что бы ни случилось, — сказал я, сжимая его руки, — ты не должен бояться. Он никогда больше не приблизится к тебе.

Томми молча кивнул.

Он остался ждать следователя, а мы с Бекки поспешили в зал заседаний. Репортер кинулся нам наперерез с каким-то вопросом, я отмахнулся. Пресса уже заняла свои места в зале, где царило праздничное настроение, словно после выборов удачливого кандидата. Пробиваясь сквозь толпу, я тянул за собой Бекки.

Места судьи и присяжных пустовали. Перед барьером расхаживал сержант.

— Приговор вынесен? — спросил я, и он мрачно кивнул.

Элиот сидел плечом к плечу со своим клиентом. Взгляд, который он на меня бросил, ничего не выражал, полное спокойствие, ни враждебности, ни подлости, ни беспокойства. Взгляд коллеги. Скоро все разрешится, один будет ликовать, другой зализывать раны. Мне показалось, что Элиот желал мне победы.

Остин опустил голову и уткнулся глазами в пол, стараясь казаться спокойным. Я порадовался уже тому, что мне удалось стереть снисходительную улыбку с его лица. Бить в литавры было рано.

Я поискал глазами Томми, но не сразу нашел его. Маленькая ладошка пыталась привлечь мое внимание из дальнего угла зала. Я помахал в ответ и поймал взгляд следователя Джима Льюиса, который присел на корточки рядом с Томми в узком проходе. Я многозначительно кивнул в сторону Томми, Джим меня понял.

Судья пробирался на свое место.

— Мне сказали, что вердикт вынесен, — пробурчал он и кивнул сержанту, который пересек зал и скрылся за дверью.

Ненавижу этот момент. Ни в чем нельзя быть уверенным до конца, это знает всякий толковый юрист, остается трястись в ожидании, пока какой-то незнакомый человек не решит твою судьбу. Присяжные непредсказуемы. Случается, они цепляются за такие детали, которые с профессиональной точки зрения и яйца выеденного не стоят. С другой стороны, бывает, их решение, которое внешне основано на материалах расследования, имеет такую подоплеку, что невольно на ум приходят происки сатаны.

Тяжело зависеть от присяжных.

Появились присяжные в сопровождении сержанта. Они щурили глаза, как будто выползли из подземелья. Я не мог вспомнить ни одного лица. Сержант, должно быть, привел не тех присяжных. Но тут знакомые черты проступили в лице мужчины средних лет мексиканского происхождения, глаза которого были скрыты за темными очками, он внимательно слушал меня в первой части процесса, у него самого были дети. Затем я вспомнил желтое платье, которое неизменно надевала дородная матрона на всех заседаниях. Она никак не могла одолеть ступеньку, ей пришлось опереться на руку мексиканца. Они заговорщицки улыбнулись друг другу.

Теперь я узнал и остальных. Но что-то было не так. Куда-то подевались непроницаемые лица, от которых отскакивал мой взгляд во время свидетельских показаний и к которым я обращался во время заключительной речи. Они обрели черты живых людей, способных двигаться, общаться друг с другом на виду у всех. Такое единение отличает заложников, оказавшихся на прицеле у грабителей.

Судья Хернандес проявил нетерпение, слишком медленно рассаживались присяжные.

— Вы готовы? — спросил он, не дожидаясь тишины.

Поднялся худощавый мужчина в белой рубашке с коротким рукавом, хотя за окном был непогожий ноябрьский день.

— Да, ваша честь, — сконфузился он.

Судья Хернандес приказал:

— Огласите ваше решение.

Элиот с Остином поднялись, чтобы выслушать приговор.

Мужчина уткнулся в лист бумаги, не надеясь на свою память. Он так и не поднял глаз до окончания чтения.

— Мы признаем Остина Пейли виновным в сексуальном насилии с отягчающими обстоятельствами.

Я затаил дыхание, не смея поднять глаз. А если бы я сделал это, то увидел бы улыбающегося Остина, трясущего Элиоту руку, и решил, что мне изменил слух. Но Бекки с такой силой вцепилась в мою руку, что сомнений не было. Мы победили!

Я не мог выказать своей радости. Для любого гражданина вид торжествующего юриста невыносим. Присяжные могли оскорбиться, дай я своим чувствам волю, посмей просто улыбнуться или вскочить с места под возглас: «Да!» Я просто кивнул в их сторону, благодаря за выполненный долг, и сжал губы. Еще мгновение, и радость фонтаном готова была выплеснуться наружу.

Судья жестом подозвал меня к себе. Он не обращал внимания на ликующую публику. Глава присяжных все еще стоял, когда я вышел вперед.

— Спасибо, — повторил я вслед за судьей Хернандесом.

— Хорошо бы поскорее закончить, — тихо сказал судья, когда мы с Элиотом предстали перед ним. — Сколько свидетелей вы выставляете для определения наказания?

В свое время, не надеясь на победу, мы с Бекки на всякий случай обсудили и это.

— Человека два-три, ваша честь, — ответил я.

Судья даже не посмотрел на Элиота.

— Защита имеет право представить своих свидетелей, — буркнул судья. — Давайте закончим в понедельник. — Он отпустил нас. — Время позднее, славно потрудились, — объявил он. — Мы продолжим заседание в понедельник, в девять ровно.

И тут мне на глаза попался Остин. Он походил на оболочку воздушного шарика, из которого выпустили воздух. И стало ясно, каков он на самом деле. Он годами догнал Элиота. Из его груди с трудом вырывалось прерывистое дыхание. Я опасался, что его хватит удар. Но нет, это была игра на публику, присяжные