голове. Томми сказал мне то, что нужно, и я чуть не упустил это, как упускал эту деталь все время.

— Томми. Когда ты ложился в постель, ты сразу засыпал?

Взгляд Томми был обращен внутрь. Он сильно сощурился.

— Иногда, — сказал он.

— Ты просыпался среди ночи? — Я говорил наугад, но попадал в цель. Я мог догадаться об этом по лицу Томми.

— Да, — произнес он так тихо, как будто боялся кого-то разбудить.

— И что же тогда делал?

— Просто лежал, — ответил Томми.

Я мог себе это представить. Я знал, что он тоже вспоминал те ночи. Огромный белый дом погружался в темноту, и Томми был так мал на его фоне, что чувствовал себя совсем покинутым.

— Что ты чувствовал? — спросил я.

— Было холодно, — сказал Томми, пожимая плечами.

«Холодно? — подумал я. — В мае?» Может, отец Томми включал кондиционер среди ночи? Или холодно было только Томми?

Я посмотрел на него, на мальчика в рубашке, с аккуратно уложенными волосами, который почти стал взрослым. Так я обращался с ним все это время. Так обращался с ним Остин, заставляя его до времени взрослеть, навязывая ему мужественность и искушенный взгляд. Я был не прав, совсем не прав.

— Почему ты не говорил об этом родителям? — спросил я.

Потому что дом был холодным, большим и темным, и на другом его конце спал мужчина, и Томми не знал, можно ли теперь доверять хоть одному мужчине.

Он не ответил.

— Ты думал о том, что произошло? — спросил я.

Томми поднял глаза, дикие, испуганные. Я вскочил и рывком приблизился к нему, обхватил его правой рукой за плечи, а он уцепился за левую. Я крепко обнял его.

— Все хорошо, — приговаривал я, пока он плакал. — Все хорошо.

Он, наверно, впервые плакал на глазах у посторонних, впервые после тех ночей в темноте. Он ужасно очерствел с тех пор, но душа оставалась живой. Томми нужен был не друг, а отец. Отец, который не будет толкать его во взрослый мир.

Я подумал о Дэвиде, мне показалось, что в последнюю нашу встречу этот мальчик в смокинге страстно желал, загнав эту мысль глубоко внутрь, чтобы его защищали, о нем заботились.

Я прижимал Томми к груди, загораживая его не только от Остина, но и ото всех в зале, пока его рыдания не затихли. Томми еще не был потерян. Я мог спасти его, но только с его помощью.

— Томми, — сказал я, хватая его за руку. Он испуганно взглянул на меня, губы сжаты. — Расскажи этим людям, что произошло.

— Мне придется протестовать, ваша честь, — спокойно произнес Элиот. — Мы не видим свидетеля, потому что прокурор загораживает его, обвиняемый лишен права смотреть на свидетеля. И кажется, окружной прокурор оказывает давление на Томми.

«Острый взгляд, Элиот». Пока он говорил, я сжимал руку Томми и потом произнес:

— Расскажи им правду.

Я вернулся на свое место.

Томми выглядел пугающе спокойным. Он смотрел на меня, как я и просил его, готовя к сегодняшнему заседанию на прошлой неделе. Я утвердительно кивнул.

— Уолдо все-таки вернулся в тот дом?

— Да, — отчетливо ответил Томми. Он неотрывно смотрел на меня.

— Через какое время?

— Не знаю.

— Через неделю? — спросил я. — Через месяц? Год?

— Через несколько дней, — сказал Томми.

Три, четыре, пять дней болезненного напряжения, мучительных догадок, навсегда ли бросил его друг.

— Ты был рад снова его увидеть?

— Да. — Можно было представить себе восторг Томми, когда он понял, что его друг вернулся, но сейчас в суде он не улыбался.

— Что вы делали вместе? — спросил я.

— То, что делают друзья: катались на машине, разговаривали, смеялись над анекдотами.

Остин дотрагивался до его руки или ноги, и Томми тут же пугался, но касания были невинными.

— Что-то еще произошло?

— Нет! — выпалил Томми.

Это была правда.

— Ты продолжал видеться с обвиняемым?

— Да.

Я рискнул.

— Тогда давай поговорим о том самом дне. Ты понимаешь, какой день я имею в виду, Томми. Какое это было число? Первый раз?

Томми не пришлось долго раздумывать. Он сглотнул, но лишь потому, что его голос еще не окреп. Он смотрел на меня, отвечая на вопрос.

— Двадцать третье мая, — сказал он. — Тысяча девятьсот девяностого года.

— Ты пошел к дому?

— Да.

— Ты пошел туда в первый раз?

— О нет. Я был там… много раз прежде.

— Ты уже разговаривал с Остином с глазу на глаз?

— Да.

— Он тебе нравился, Томми?

— Да, — снова сказал он.

Ответ на этот простой вопрос снова чуть не заставил его разрыдаться.

— Как он обращался с тобой?

Томми задумался.

— Он говорил со мной так, будто ему было интересно, о чем я думал. Иногда это было заметно, когда говорил кто-то другой, Уолдо как будто подмигивал: «Слушай! Что за дурень!» Мы смеялись, а все остальные не понимали, в чем дело.

Томми выдал все это как ребенок, рассказывающий про свое последнее увлечение.

— Так в тот день, двадцать третьего мая, когда ты пошел к дому, Уолдо был снаружи?

— Нет.

— Там играли другие дети?

— Нет. — Томми казался озадаченным.

— Что ты сделал?

— Я хотел вернуться домой. Но вместо этого постучал в дверь, просто чтобы… — он пожал плечами, — он открыл дверь и сказал, что ждал меня.

— В доме был кто-то еще?

— Нет.

— Как выглядел дом изнутри?

Томми наморщил нос.

— Было похоже, что там никто не живет. Там стоял диван и несколько складных стульев, вот и все. Я спросил Уолдо, не хочет ли он купить мебель, но он только засмеялся.

— Что вы там делали?

— Мы разговаривали, играли в игры. Другие дети стучали в дверь, но Уолдо не пустил их. Мы стояли у двери и как заговорщики шептались.