умирающего.

Невыносимый холод сдавил мне горло, как будто я вдохнул леденящего мокрого тумана. И сразу стало нечем дышать.

В этот-то момент Джош как раз и умолк.

Он вдруг откинулся назад, повиснув на руках нескольких доброхотов. Но ни одна родная душа не смогла проводить беднягу в последний путь. По крайней мере, брата точно не было рядом. Том так и не вернулся назад. А появись он в зале, я бы, несомненно, первым узнал об этом — по граду пуль, пронзающих мое тело.

Итак, Джош лежал на руках горожан, хватая ртом воздух. Вдруг он судорожно подтянул ноги к груди так, что колени коснулись подбородка, а затем вновь конвульсивно выпрямил их, отчего все тело приподнялось над полом.

А затем произошло самое ужасное.

С последним приливом сил Джош стал указывать на меня, потрясая руками и кивая то в одну, то в другую сторону. Губы шевелились беззвучно, но казалось, Экер во весь голос сыплет самыми чудовищными угрозами и проклятиями. При этом из горла вырывалось лишь какое-то жуткое бульканье, не смолкавшее до тех пор, пока не лопнул бледно-красный пузырь на губах.

И тогда лицо Джоша как-то мгновенно набухло и почернело, а глаза еще больше выпучились, будто вот-вот вывалятся из орбит.

Он еще раз странно скособочился, дико всплеснул руками и умер. Тело вытянулось на полу, как прибитое гвоздями, — сам не знаю, почему такое сравнение возникло у меня в голове.

К несчастью моему, эта картина надолго запечатлелась в памяти!

Джош так и застыл неподвижно. Полуприкрытые глаза больше ничего не видели. Я знал, что это — смерть. Джош Экер лежал на полу, но его уже не было. А то, что распласталось у нас под ногами, — лишь оболочка, мертвая материя — все, оживлявшее ее, заставляя думать и чувствовать, ушло!

— Он мертв, — тихо сказал кто-то.

— Да, мертв, — строгим, официальным тоном повторил кто-то еще. — Бедный Джош мертв.

Один из мужчин встал на колени и закрыл ему глаза, потом взял раскинутые в стороны руки, сложил их на груди покойника.

— Ничего не трогайте, — громко скомандовал другой житель Кэтхилла. — Ни к чему не прикасайтесь, пока не придет шериф.

— Теперь это не имеет значения, — возразили ему. — Мы знаем, кто убил Джоша Экера!

Джошу Экеру пришел конец. Я рванулся к двери маленькой комнаты, чувствуя, что и меня постигнет такая же участь, если сию секунду не окажусь на открытом воздухе.

И только я собрался задать стрекача, как увидел за дверью Бобби Мид. Она стояла, скрестив на груди руки и слегка опустив голову, и с любопытством смотрела на меня. Губы девушки кривила грустная и насмешливая улыбка.

Тут кто-то злобно рявкнул:

— Мы знаем, кто убил бедного Джоша Экера, и он здесь, в наших руках!

— Мы должны схватить его! — заорал кто-то другой.

И внезапно масса народу наводнила все пространство между мной и дверью, преградив путь к отступлению.

Я замер на месте, не в силах ничего сделать и с тоской взирая на перегородку, отделявшую закуток — она была футов десяти высотой, — так что не перепрыгнешь!

Но я все еще не терял надежды. Ведь я был прав! Конечно, если вообще уместно говорить о правоте человека, лишившего жизни себе подобное существо. Если бы я сумел ясно изложить этим людям все факты…

Но когда я всмотрелся в их лица, меня охватил озноб. Много лет назад мне уже довелось увидеть такое выражение человеческих лиц: когда, совсем мальчишкой, я попал в новую школу и на первой же большой перемене столкнулся с компанией школьных хулиганов, их вместе со мной мгновенно окружила толпа других ребят, с любопытством ожидавших развития событий.

На большинстве физиономий тех, кто стоял передо мной сейчас, читались те же звериная ненависть, безжалостность и упоение чужими болью и страданием, какие видел я в глазах тех мальчишек много лет назад. Но теперь все было гораздо хуже, потому что подобные чувства овладели не детьми, а взрослыми мужчинами.

А когда человек вдруг отбрасывает все, что было в нем человеческого, все представления о морали и ответственности и отдается грубым инстинктам, он и выглядит, и ведет себя хуже любого зверя.

Еще никто не прикоснулся ко мне, но по свирепому блеску их глаз я понимал, что кэтхильцы готовы сейчас же разорвать меня на куски.

— Послушайте, люди, — обратился я к ним, еще надеясь все объяснить. — Вы заблуждаетесь. Эту историю начали Экеры. Они искали неприятностей, приключений. И когда…

Но мне не дали договорить.

— Заткните ему глотку! — распорядился чей-то громкий голос.

И мгновенно тяжелый кулак заехал мне прямо в лицо, отшвырнув к самой перегородке и полуоглушив.

В сознание меня привел дикий хор ревущих вокруг голосов. Рев вырывался из каждой пасти. Еще не вполне придя в себя, я смотрел вокруг сквозь легкий туман, но видел лишь неистовствующую толпу со злобными, безумными глазами, ужаснее которых и представить нельзя.

Тот, кто взялся командовать этой толпой, снова заговорил. Это был высокий, плотный мужчина, сюда он, похоже, пришел не из зала, а откуда-то с улицы. По крайней мере, судя по увенчивавшей голову незнакомца широкополой черной шляпе. Еще я обратил внимание на его бледное, вытянутое лицо и удивительно важную манеру держаться, — ни дать ни взять министр или священник. И говорил он так же — глубоким, уверенным голосом, тщательно выделяя и подчеркивая каждое слово, да и жестикулировал совсем как служитель культа: медленно, плавно, важно простирая руки над толпой.

— Я думаю, братья, — вещал незнакомец, — наступил момент, когда мы не должны ждать, пока закон примется за дело. Закон требует времени. Закон требует денег. И откуда? Из наших карманов. От нас, честных граждан и налогоплательщиков. Все мы — избиратели, это мы оплачиваем расходы на судебное преследование таких негодяев, как этот. Но сейчас — будь на то моя воля, — сейчас, когда несчастный юноша лежит на спине, устремив взгляд в небеса… когда бедняга, потерявший отца и мать, которые любили его, потерявший брата… когда мальчик, весело игравший на наших улицах, а повзрослев, превратившийся в прекрасного молодого мужчину… да, в этот самый момент, когда мертвый Джош Экер лежит сейчас здесь, я взял бы его убийцу и немедленно вздернул на одной из балок танцевального зала. И я оставил бы его там, джентльмены, раскачиваться взад и вперед, будь на то моя воля. Рано и поздно этому типу все равно предстоит отправиться в ад, так почему бы не отправить его туда прямо сейчас?

Впечатляющая речь, и она казалась довольно убедительной, хотя незнакомец и не подумал доказывать, кто прав, кто виноват, и ни один из пунктов не подтвердил аргументами. Я давно заметил, что именно таким образом и поступают самые умные ораторы. Они никогда не дают аудитории подумать, ни в коем случае не утруждают себя аргументацией, а исходят из того, что все здравомыслящие люди должны с ними согласиться. И тем вернее их успех, чем больше в толпе дураков да мошенников, которым выгодно хранить молчание и не выдавать себя. Но, так или этак, с самого начала было ясно, что все это сборище, все кэтхильцы до единого, — на стороне мужчины в черной шляпе.

Боже правый! Как жадно всматривался я в их лица, отыскивая тех, кто хоть немного бы колебался, сострадал или возмущался происходящим. Но — нет, я не нашел ни одного такого человека. Толпа — это чудовище с тысячей тел и одной головой, и разум в этой голове, можно не сомневаться, по уровню развития вряд ли выше разума самого недалекого индивида из всех собравшихся.

Это нижайший общий знаменатель сознания толпы!

Да, новая волна рева немедленно покатилась по закутку, и десятки пар рук, схватив меня, оторвали от пола.