разворачивает его в отблесках мигающей вывески, словно человек, который пытается читать роман в свете далекого маяка.

– Зачем вам это? – спрашивает Петворт.

– Исключительно ради вашего бла-бла-блага, – отвечает Стедимен. – Моя работа приглядывать за вами в ближайшие две недели, а министрати не любит раскрывать карты. У меня фотографическая память, я бы в две минуты управился, если бы только свет не моргал.

– Здесь сказано, что меня повезут в Глит, Ногод и Провд, – говорит Петворт.

– Правда? Очень интересно. Вы знаете, что западных дипломатов не пускают в Ногод и Провд?

– Вот как?

– Вы будете отчитываться, когда вернетесь в Англию?

– По научным вопросам – да.

– Скажем, о военных в аудиториях и танках перед университетами?

– Если это затрагивает преподавание лингвистики.

– Отлично, – говорит Стедимен. – Провд, в особенности, центр лингвистического интереса. Так что, если его закроют…

– Конечно, я это упомяну, – отвечает Петворт. – Не будет особого смысла посылать туда лекторов, верно?

– Отлично, – повторяет Стедимен. – Теперь, думаю, пора возвращаться. Если нас здесь заметят, это вызовет подозрения. Моя машина возле гостиницы. Простите мне маленькую уловку, но я хотел перекинуться парой слов. Запор… запор… за порогом в этой стране только и поговоришь с толком.

– Да, наверное.

– В машине, разумеется, опасно, – продолжает Стедимен. – Раз в две недели ее забирают, как это называется, на официальное техобслуживание, так что, думаю, она прослушивается. Ну и, разумеется, у нас в ква-ква… у нас в квартире, как и в посольстве, жучки. Вообще-то нам следовало бы говорить на свежевспаханном поле, но его трудновато найти посреди города.

– А мой номер? – спрашивает Петворт. – Он тоже прослушивается?

– Наверняка в гостинице такого ранга. Разумеется, не следует относиться к этому слишком серьезно. Слышали историю про дипломата в Москве, который проверил свой номер и нашел под ковром металлическую пластину?

– Нет, а что с ним было?

– Он достал перочинный нож, отвинтил ее, и в банкетном зале этажом ниже упала люстра. Надо просто привыкнуть, иначе вообще невозможно разговаривать по- человечески.

– Мы здесь не шли, – замечает Петворт.

– Стараешься жить нормальной жизнью, – продолжает Стедимен. – Но действует на псих… на псих… на психику. Знаете, что оказалось для меня самым страшным? Невозможность поцапаться с женой. Их разведка особенно старается выявить семейный разлад. Очень трудно, мы с Ба-ба-баджи обожаем собачиться.

– Мы идем не туда, – говорит Петворт.

– Иногда мы на субботу-воскресенье вырываемся на Запад, снимаем номер и просто орем друг на друга. Отводим душу. Странно. Мы здесь не шли.

– Да. – Петворт останавливается перед высокой глухой стеной. – Мне тоже так показалось.

– Пустяки. Маленький город, везде сор… сор… сориентироваться несложно. – Стедимен цепляется зонтом за стену и начинает карабкаться вверх. – Если перелезть через нее, то окажемся на главной улице. Подсадите меня, если не сложно.

– Пожалуйста, – говорит Петворт.

– Да, мы почти у гостиницы, – объявляет Стедимен, стоя на стене. – Вот и моя машина. Цепляйтесь за зонт, я вас втащу. Ну?

– Отлично. – Петворт, упираясь локтями, выбирается на стену.

– Готовы прыгать? – спрашивает Стедимен, поднимая зонт. – Не хочется привлекать лишнее внимание.

Несколько прохожих – солдат в форме, три старухи в платках – с любопытством смотрят, как они спрыгивают в улочку, где над головами скрипят на проволоке Маркс и Ленин, Ленин и Маркс.

– Сюда. – Стедимен поднимает зонтик и уверенно сворачивает к гостинице. Его мальчишеское лицо сияет. – Знаете, я очень люблю куль… куль… культурные мероприятия. По большей части я занимаюсь нашими в тю-тю-тюрьме. Куль… куль… культура мне достается редко. Иногда приезжает писатель-другой, всё больше поэты. Эти в основном по выпивке и по бабам. Не самые лучшие гости; обычно заканчивается тем, что вытаскиваешь их с разных сомнительных квартир. А вот и моя машина. Как видите, я езжу с флажком.

Подобно самому Стедимену в его великолепном костюме, машина, стоящая под мокрыми липами в записанном собаками уголке площади, вызывает мгновенное узнавание; Петворт понимает, что она уже фигурировала в его истории. При ближайшем рассмотрении видно, что темно-коричневый «форд-кортина», сиротливо притулившийся двумя колесами на проезжей части, двумя – на тротуаре, изрядно побит жизнью. Корпус заляпан грязью, крыша в древесной трухе, шины приспущены, взгляд фар явно косит, а выхлопная труба свободно болтается рядом с дипломатическими номерами.

– Не забудьте, прослушивается, – напоминает Стедимен, осторожно приближаясь к автомобилю, как будто тот заминирован. – Ничего не говорите, пока я не включу радио. – Он складывает зонт, открывает дверцу, забирается в машину; через мгновение оттуда доносится стоголосый военный хор. Стедимен машет Петворту, чтобы тот садился.

– Да, ехал от самого Лондона, – объясняет он, включая фары, одна из которых освещает деревья над головой, другая – брусчатку под колесами. – Как только пересекли границу, фары вывалились на дорогу. А в Слаке и отвертки такой нет, чтобы к ним подходила. Ну ничего, скот… скот… скотч-лента держит, во всяком случае, когда нет дождя.

Дождь хлещет в лобовое стекло; Стедимен рывком трогается с места, машина подпрыгивает на брусчатке. Впереди дребезжит розовый трамвай.

– Поехали, – говорит Стедимен. – Здесь всего двадцать минут. Мы вынуждены жить в дипломатическом ква-ква… в дипломатическом квартале, чтобы за нами могли приглядывать.

– Кто-то впереди, – говорит Петворт. Темная фигура на мгновение мелькает перед машиной и тут же отпрыгивает на тротуар.

– Пристегнитесь, если не сложно, – просит Стедимен. – Здесь не разрешают ездить без ремней. Ничего удивительного. Пешеходы ничего не соображают. Дорожные правила идиотские.

– Вот как?

– Да, вроде того, чтобы пропускать машину, которая выезжает справа, – говорит Стедимен, не пропуская машину, которая выезжает справа. Водитель бибикает. – И хамы редкие. Неудивительно, что многие наши оказываются в ку-ку-кутуз-ке. Город уже себе представляете?

– Немного, – отвечает Петворт.

– Я буду называть только самые основные здания. Это ЦК Партии, – говорит Стедимен, указывая на спортодром, – а это – Госиздат, – продолжает он, указывая на Военную академию. – Небольшой город, быстро привыкаешь. Ну надо же! Перегородили дорогу.

Косоглазые фары и впрямь осветили бело-красный шлагбаум