хорошо известны лишь манеры Версаля.
ОНА: О, вы там бываете?
ОН: Очень редко, Ваше Величество. Чтобы не сказать — никогда. Возможно, вам известно, что философы не в чести у нынешнего французского монарха… Мы поклоняемся разным богам.
ОНА: Мне известно, что он наложил запрет на ваши книги, что он высылает из страны талантливых людей. Вот почему я пригласила вас к своему двору.
ОН: Не передать словами, как я ценю эту честь.
ОНА: Почему же в таком случае мне пришлось ждать вас целых десять лет?
ОН: Работа, Ваше Величество. Я очень много размышлял.
ОНА: А ваша возлюбленная? Вы все не могли с ней расстаться… Как она поживает?
ОН: Настолько хорошо, насколько возможно в мое отсутствие.
ОНА: Ладно, надеюсь, вы привыкнете к нашим обычаям. Если не ошибаюсь, вы хотели поселиться вместе с мсье Фальконе? Не забудьте напомнить ему, что слово монарха — закон для художника. У вашего друга трудный характер. Он отнимает слишком много времени, тратит слишком много денег, игнорирует императорские приказы.
ОН: Боюсь, дело в том, что мой друг — француз, Ваше Величество.
ОНА: Это его не извиняет.
ОН: Кроме того, у искусства свои законы. Но уверяю вас, как только Всадник сбросит покровы, вы онемеете от изумления. У вас перехватит дыхание, вы унесетесь в небеса. Это шедевр. Я ручаюсь…
ОНА: Правда? Откуда такая уверенность?
ОН: В любом случае не он меня подослал. Я гость князя Алексея Нарышкина, столь любезно доставившего меня из Голландии прямо в свой дворец на Исаакиевской площади
ОНА: О, вы говорите по-русски?
ОН: Говорю, Ваше Величество. Только что я исчерпал свой словарный запас.
ОНА: Дворец Нарышкина мне хорошо знаком.
ОН: Больше всего мне нравятся потолки.
ОНА: Гм, наверное… И великолепный вид из окон. Надеюсь, за время вашего пребывания он станет еще лучше.
ОН: Моего пребывания? Вы полагаете, оно будет столь продолжительно?
ОНА: Я рассчитываю на это. Что с вами, мсье Философ? К чему эти странные телодвижения?
ОН: Пустяки, Ваше Величество, небольшая неприятность. Дело в том, что в обычном состоянии лично мне хорошо думается налету, как птичке. Но за несколько месяцев путешествия…
ОНА: Вы сами растянули его.
ОН: Много недель я ехал в подпрыгивающей на ухабах карете. И теперь мои спина и ягодицы в таком состоянии, что мне, право, трудно сосредоточиться.
ОНА: Если я правильно поняла, у вас болит зад? Может, вы страдаете геморроем?
ОН
ОНА: Но ради бога, зачем вы завели этот разговор?
ОН: Конечно, в присутствии царственных особ положено стоять. Но, насколько известно мне из опыта бесед с величайшими мыслителями, самые блестящие мысли посещали их в сидячем положении.
ОНА: А, так вы хотите сесть?
ОН: Только если Ваше Величество не сочтет это чересчур дерзким.
ОНА: Полагаю, что, согласно вашей философии, свободы чересчур много не бывает. Если вам угодно стоять — стойте. Желаете сесть — садитесь. Но умоляю, остановитесь на чем-нибудь. Итак?
ОН: Я сяду, Ваше Величество.
ОНА: Прекрасно. Кто-нибудь, подайте мсье Философу стул.
ОН: Не выразить словами, какое сильное впечатление произвел на меня Санкт-Петербург. Столь изумительного города мне видеть не доводилось.
ОНА: А вы много их видели?
ОН: По-настоящему — только этот. Не считая, конечно, Парижа.
ОНА: Сейчас вы наверняка начнете рассказывать, как больно вам было расставаться с ним. Так говорят все французы. Удивительное дело — это не удерживает их дома…
ОН: По зову великой царицы…
ОНА: …потому что уехать выгодно, а оставаться — расчета нет. Признайтесь, за пределами обожаемой Франции вы чувствуете себя гораздо лучше. Мне известно, что наш любезный родственник Людовик недолюбливает своих философов и частенько заключает их в тюрьмы.
ОН: И не менее часто отдает их книги на сожжение палачам. Вот почему его мудрецы отправляются на поиски иных мудрых монархов. Вот почему наши взгляды с такой надеждой обращены к прекрасной Северной Амазонке.
ОНА: Вы и в самом деле считаете, что философ и монарх могут быть полезны друг другу?
ОН: Несомненно. К кому же ему обращаться, как не к благородному повелителю? Ведь философия сама по себе бессильна. И потому она берет себе в помощники власть — власть просвещенного монарха, как, например, вы, Ваше Величество.
И вот тогда-то она может обратиться к разуму и духу человеческому.
ОНА: Каким образом?
ОН: С правдивостью правды, мудростью мудрости, с разумностью разума.
ОНА: А вы смогли бы противоречить монарху?
ОН: Если он того пожелает.
ОНА: Но зачем это нужно монарху? Вы не задавались таким вопросом, мсье Философ? Даже глупцу ясно, для чего странствующий, вечно нуждающийся философ ищет покровительства монарха. Но для чего монарху прислушиваться к философу? Вы разумный человек, неужели вы и впрямь посоветуете всесильному государю слушать заезжего болтуна?
ОН: Должен заметить, Ваше Величество, что вы сами позвали меня. Взгляните на меня. Перед вами всего лишь бедный глупец, пожилой чудак, развлекающийся философией на парижском чердаке.
ОНА: Продолжайте.
ОН: Я владелец беспокойного разума, который постоянно пристает ко мне с идеями о добродетели, человечности и свободе, реальности и видимости. Я спрашиваю себя, как устроена вселенная и как мы можем понять это. Я размышляю над природой человека, о том, что истинно, что правильно и что красиво. Я исследую мир и цель нашего присутствия в нем. Я строю свои предположения на мечтах и фантазиях, они безумны, но великолепны. Меня равно интересует уже свершившееся и ожидающее нас в будущем. Я размышляю — может ли разум помочь нам приблизиться к миру и согласию. Иногда в моем сознании рождаются образы будущего общества, иногда оно попадает под обаяние старины. Я раздумываю о тайнах жизни с такой страстью, как будто от этого зависит мое собственное скромное бытие.
ОНА: Вполне возможно. Жизнь полна тайн.
ОН: Я спорю сам с собой. Я разговариваю сам с собой — впрочем, как любой из нас. Временами я чувствую себя божеством, а порой — полным ничтожеством. Я открыт любым доводам, готов быть отвергнутым и опровергнутым, ведь я сам постоянно опровергаю и отвергаю себя. Моя цель — поиск истины, а не провозглашение ее.
