мне не жить.

— Да, Париж ведь источник слухов и сплетен.

— Короче, я должен заниматься тем, чем умею.

— И хорошо умеешь. Без твоей помощи пустовала бы половина европейских тронов, прервались бы династии, немецкие принцессы увядали бы старыми девами, не пищали бы в колыбелях младенцы, начались бы кровопролитные войны. И от Европы осталось бы одно воспоминание.

— Ты прав, — кивает Гримм, — и матушка-царица прекрасно это все понимает. Вот почему она сделала для меня то же, что для тебя.

— Как, Екатерина купила твою библиотеку? — восклицает Философ, ощутив укол братской зависти, мучительного чувства, побороть которое можно лишь призвав на помощь все силы разума, — У тебя книг — раз два и обчелся.

— Назначила мне пожизненную пенсию, — поясняет Гримм, — Сделала меня своим постоянным советником, корреспондентом и странствующим послом.

— То есть она превратила тебя в меня? А картины ты еще для нее не покупал?

— Дорогой друг! В этом деле от меня даже больше толку, чем от тебя. Я знаю каждое полотно на каждой стене в каждом тронном зале Европы.

— Ты, конечно, побывал во многих дворцах. Но разве можно разглядеть картины, если все время стоишь на коленях?

— Вовсе не все время, — огрызается Гримм. — Кроме того, царица также попросила меня покупать ей румяна, притирания и духи.

— Действительно, кто справится с этим лучше? Ты сам используешь их в немалых количествах.

— И давать ей советы по воспитанию внуков.

— Я думал, что таковых не имеется.

— Пока нет.

— Но ты, значит, готов исправить положение?

— Не исключено. Вдруг Павел пошел в отца? Если он не справится, в помощниках недостатка нет. Зачем, думаешь, при дворе держат столько красавцев гвардейцев?

— Да, жеребцы как на подбор.

— Еще бы. Но не беспокойся и не завидуй, друг мой. Она в равной степени заботится о нас обоих. Она приготовила для нас места в новой Академии наук. И еще нам предстоит принять участие в создании Смольного института благородных девиц.

— Но готова ли она воспринять идеи Просвещения? Готова ли к реформам? — вздыхает наш герой. — Способна ли понять мои мысли о новой монархии, новом типе государства?

— Во всяком случае, она восприимчивей остальных правителей, — успокоил его Гримм. — Людовик слишком любит вакханалии, Фридрих — Баха, Георг Английский обожает розы, а Ее Величество любит мыслить. Ничто не доставляет ей большего удовольствия, чем полчасика размышлений. Двадцать страничек Вольтера или даже Руссо — и она счастлива.

— Бог мой!

— Она любит все его произведения за исключением «Общественного договора».

— Тут я с ней согласен.

— Ваши взгляды совпадают. Екатерина наложила запрет на издание этой вещи в России.

— Эта просвещенная дама еще к тому же и цензор?

— Не совсем. Она говорит, что разрешит издание книг Руссо в России, когда настанет время.

— Если следовать Руссо, оно не настанет никогда.

— Говорю тебе, она преклоняется перед Разумом во всех его проявлениях. Ограничений немного: она просит лишь не отрицать существование Бога, соблюдать приличия и не угрожать ее власти.

— Иначе: да здравствует Разум — но в пределах разумного.

— Я сказал, что хотел. — Мельхиор поднимается, по-братски обнимает Философа и надевает треуголку.

Но в дверях неожиданно останавливается, точно вспомнил что-то. Философ вопросительно поднимает брови.

— Должен предупредить тебя по старой дружбе. — Мельхиор подходит вплотную к нему. — Будь готов к некоторым небольшим помехам. Возможно, занятия философией придется иногда прерывать. Ее Величество предполагает вторгнуться в Турцию. И может быть, завоевать Польшу.

— Понятно…

— Кроме того, у нее были неприятности с самозванцами.

— Самозванцами?

— Да, это случается каждые несколько месяцев. Ты сам знаешь, что такое королевские династии. Бесконечные измены, внебрачные связи, убийства. То и дело откуда ни возьмись появляется какой-нибудь тип и объявляет себя законным наследником Романовых. Впрочем, обычно исчезают они так же быстро, как и появляются.

— Догадываюсь, каким образом.

— Но на сей раз все куда серьезней, — предостерегает Гримм. — Некий чернобородый донской казак провозгласил себя Петром Третьим.

— Разве Петр Третий не умер от геморроя?

— Да, в тюрьме. Но самозванец, настоящее его имя — Пугачев, заявил, что на самом деле императору удалось бежать и с помощью чудодейственного средства изменить свой вес, рост и внешность. Увы, под воздействием этого снадобья он также позабыл родной немецкий язык.

— Вот так средство!

— Теперь Пугачев где-то под Оренбургом. Казаки восстали и готовы были пролить реки крови, только бы посадить его на трон.

— У них есть шансы на успех?

— Ни одного. Восстание подавлено с беспримерной жестокостью. Думаю, Пугачева вскоре колесуют или повесят. Словом, императрице ничто не угрожает. А тебя это, скорее всего, вообще не коснется. Не стоило мне затевать этот разговор. Ты, мой друг, можешь всецело отдаться философии.