англичан иллюзорны: «Правители Великобритании более ста лет воображали и внушали это своим подданным, что они владеют великой империей на западе Атлантики. Однако, по-видимому, империя эта лишь фикция. Это не империя, а проект империи, не „золотое дно“, а проект такового».
Но Смит — британец, человек здравого смысла, но не острого ума. Французы видят мир иначе: они видят потерянный рай, край исчезающих чудес, руин, печальных пейзажей, незаселенных земель, рухнувших мечтаний. Вскоре предстоит увидеть это и англичанам. Ведь они тоже выбрали прекрасную Луизиану для демонстрации своей силы и монархических притязаний. Они совершают все то же политическое самоубийство. Колонисты с восточного побережья начинают мечтать переселиться дальше, на запад. А британцы понапрасну злят их, подталкивают к вооруженному восстанию. И не философия ли — настоящая французская философия — сыграла в этом решающую роль? В год, когда Смит опубликовал свою книгу, Континентальный конгресс собрался, чтобы провозгласить Декларацию независимости («Мы настаиваем на самоочевидности этих прав»). Сформулированные ими простые истины («все люди изначально равны… Творец даровал им неотъемлемые права на жизнь, свободу и достижение счастья…») — все это удивительно знакомо нашему герою. Как будто он написал это сам (а может, так оно и есть?).
Французы восторженно приветствуют трансатлантический мятеж. Героические американские мечты покоряют Париж. Целое поколение молодых аристократов, жаждущих посчитаться с англичанами за прошлые поражения, утомленных десятилетием мира, не смирившихся с потерей американских колоний, готово взяться за оружие. Возжелавший стать национальным героем Америки юный маркиз де Лафайет уже снаряжает корабль «Виктория», погружает на борт солдат и оружие; его флибустьеры готовы вступить в битву за независимость Атлантики, за свободу и против ненавистных англичан. Даже театральное творение нашего героя, мошенник-часовщик Карон, прославившийся под именем Бомарше, вкладывает в американское дело прибыль со своей парикмахерской драмы. Он нашептывает королю (а известно, что он допущен до монаршего уха), побуждая того к действию: «Это же англичане, это Британия, сир, вы должны унизить и ослабить ее, иначе она унизит и ослабит вас». Дело в том, что Бомарше придумал собственную мистификацию. Для снабжения повстанцев оружием он организовал подставную фирму, якобы занимающуюся экспортом и импортом. А также отчасти на государственные средства Франции и Испании, а в основном на свои снарядил пиратскую флотилию из сорока кораблей. Так что это Фигаро, лакей и брадобрей, именно он выдумал и профинансировал Американскую революцию. И денег обратно не получил.
Однажды вечером под руку с Дорогой Занудой наш герой отправляется на обед к Бомарше. Часовщик Карон теперь живет на широкую ногу, устраивает приемы не всякому дворянину впору и содержит к тому же нескольких любовниц. Бомарше нарасхват, на месте его не застать. Сегодня он в Севилье, занят любовными шашнями, завтра в Лондоне, занят шпионажем и революционными заговорами. Но этим вечером он принимает особенного и неожиданного гостя: гостя-инкогнито из Америки. Это настоящий благородный дикарь, человек, знаниями и мудростью не уступающий величайшим парижским ученым, философ-самоучка, простодушный и вместе с тем наделенный природной смекалкой — практической и политической. Талант его расцвел на свободе, груз многовековой истории не подавлял его бесконечно-разнообразные способности. И вот он пересек Атлантику за тридцать дней, рискуя попасть в руки англичан, но при этом не преминув сделать ряд ценных научных наблюдений над стаями летающих рыбок и особенностями течения Гольфстрим.
Совершенно измотанный, он сошел на берег в Нанте, но сразу же, соблюдая строжайшую конспирацию, отправился в Париж. Друзья предоставили ему весьма безопасное и комфортабельное убежище в Пасси, но вскоре о его тайном визите стало известно практически всем: гения надолго не спрячешь — как шило в мешке. Он становится и, наверное, вот-вот станет самым знаменитым во Франции человеком. Даже на заварочных чайниках уже помещают изображения его простонародной мужественной физиономии. Он уже известнее Марии-Антуанетты и куда популярней. Самые элегантные и неотразимые дамы Парижа очарованы его остроумием, мудростью, его неуклюжей галантностью и прямолинейными ухаживаниями. Известно, что мадам Брийон от него без ума. Мадам Гельвеций, не стесняясь, заявила, что на днях он сделал ей благородное предложение. И даже для мужей, которые, конечно, читали Руссо, он не кто иной, как бедный Ричард — представитель славного племени «естественных» героев.
И всего этого он достиг, практически не покидая американских лесов и болот (пара визитов в Лондонское королевское общество — и все). Его можно принять за охотника или лесоруба, но он совершил революцию в типографском деле и преобразил обычную домашнюю печь. С бостонской самоуверенностью, помноженной на филадельфийскую квакерскую прямоту, он простер свои руки к небесам — и ухватил за хвост молнию. Короче говоря, он — Посол Электричества, связной между человечеством и вселенной. И вот он приехал, в канадской бобровой шапке на голове (странно, но Руссо носил точно такую же). Его костюм прост, волосы взлохмачены. Лицо у него приветливое, он улыбается миру сквозь двухфокусные стекла очков, которые (никому и в голову не придет усомниться) сам изобрел и изготовил.
— Неужели это вы?! Великий доктор Ди Дидро?
— Он самый. Или то, что от него осталось. Немножко потрепанный, немножко потасканный, слегка покалеченный.
— Ну, вы еще юноша. Я старше вас. Но послушайте, ваша «Энциклопедия» — одна из лучших книг, что мне довелось прочесть.
— Вы действительно прочли «Энциклопедию»?
— Разумеется, от корки до корки. И знаете, какая статья мне запомнилась лучше всего? Статья «Энциклопедия». Кто ее написал?
— Я сам.
— Припоминаю, вы сделали несколько наблюдений над уникальностью революции, произведенной нами в современной мысли. Представьте, писали вы, словари всего лишь столетней давности. И добавили: «Вы не отыскали бы среди значений слова „аберрация“ ничего похожего на то, что астрономы называют этим термином сегодня». И потом еще: «Что до электричества, вы наткнулись бы лишь на заблуждения и древние предрассудки».
— Конечно, я имел в виду прежде всего ваши великие открытия, преобразившие науку.
— Понимаете, я всегда помню урок, который вложил в уста бедного Ричарда: «Если не хотите, чтобы вас забыли, / Сразу как вы умерли и в могиле сгнили, / Пишите вещи, достойные чтения, / Вершите дела, достойные записи». Надеюсь, я делал и то, и то.
— О да, мсье Франклин! А теперь вы даете нам надежду на свободу.
— Правда. И мы создадим — если будет на то воля Создателя, если поддержит нас ваш король и даст на то средства милейший Бомарше — совершенно новую нацию.
— Конечно нацию, совершенно новую нацию. Я дам вам денег, не сомневайтесь, — откликается Карон, иначе — Бомарше.
— Но это лишь начало. Завоевав свободу, мы начнем строить новое общество, новую социальную систему. Перестраивать придется все от начала до конца. И это задача для нас, философов. Скажите мне, Дидро, бывали ли вы в Америке? В Луизиане?
— Лишь мысленно. И на бумаге. Знаете — «Les Deux Indes…».[68]
— Мне известно. Я послал Рейналю статистику. Вот почему это так скучно.
— Ужасно скучно. Мне кажется, наша бумажная Америка лучше вашей реальной.
— Послушайте, что я скажу вам, мсье Дидро. Вы должны поехать в Америку. Я рассчитываю посадить вас на корабль и…
— Но мои ноги, мсье…
— Вы увидели бы чудеса. Девственный край, где природа предстает во всем своем совершенстве, загадочности, в грубой первозданной простоте. Этому миру еще только предстоит проложить мост от природы к социуму.
— Мсье Дидро уже видел чудеса, — вставляет Карон.
