Она обучала нас Закону Божию, объясняя Библию, и весьма лестно отзывалась обо мне, поскольку у меня к тому времени уже были отличные знания в этой области. Благодаря ее покровительствуя начал процветать, и вскоре мистер Сейворд стал брать меня в поездки за пределы города, когда продавал мануфактуру. Именно тогда я научился лгать.
Поначалу мне это представлялось делом невинным, мистер Сейворд весьма поощрял меня, объясняя, что все выездные торговцы вынуждены привирать (именно это слово он употреблял), однако это не более чем общепринятая формула некоей игры. Ну, скажем, например, что ты можешь предложить такую и такую мануфактуру на шесть пенсов дешевле, чем твой конкурент, хотя на самом деле ты этого сделать не можешь. И вот наступает день доставки, и тогда перед тобой стоит задача продать клиенту что-нибудь еще, чего он не заказывал. Причем дополнительный товар имеет более высокую цену, дабы компенсировать твои затраты и вернуть деньги. Можно попытаться дать клиенту скидку не в шесть пенсов, а только в два, оговаривая это ужасными неудачами, которые преследуют твое дело последнее время, или же пресмыкаясь и лебезя перед ним до тех пор, пока не добьешься своего. Он также заметил, что женщин влечет ко мне и меня к ним, — мне и теперь стыдно упоминать об этом. Мистер Сейворд счел, что это самое ценное мое качество. И с тех самых пор я стал играть на чувствах женщин, за исключением служанок. В ту пору я разделял женщин на три категории: рабынь, чудовищ и хозяек, которые помыкают всеми, кто попадаются им под руку. Я вел с ними собственную игру. Вот что я делал. Обманом и лестью завоевывая сердца женщин, я прокладывал себе путь к собственному благополучию.
Мне бы хотелось рассказать тебе об еще одном небольшом событии, которое случилось вскорости. Как раз после того, как я стал работать на мистера Сейворда, мне довелось испытать необычайное, удивительное чувство, избавиться от которого мне никогда больше не удалось окончательно. Такое обычно случалось со мной, когда я оставался в полном одиночестве, и, вероятней всего, могло бы объясняться страхом перед одиночеством или же великим страхом перед миром в целом. (И в самом деле, однажды испытав ужас перед лицом смерти, я стал верить, что сознание мое живет под этой сенью.) Весьма сложно описать мои чувства, поскольку я могу показаться смешным, однако взываю к твоей снисходительности, и еще, полагая, что это весьма важно, я скажу коротко только следующее: это выглядит так, словно некая часть сознания отделяется от меня самого, может быть, это моя душа? Конечно, это разум — это он покидает мое бренное тело совершенно, полностью, и ошибиться в этом невозможно, — парит над головой, оглядываясь на пустышку под названием «тело» — плоть, кости, кровь, дыхание, вода, — одним словом, на материю. Обретая свободу, «разум» словно бы замирает, ожидая… чего? — я даже и не знаю. А покинутое тело едва смеет дышать от страха… перед чем? — едва ли я могу об этом сказать, однако это настоящие тиски, безграничная тирания ужаса, которая не оставляет ни малейшей возможности сопротивляться ее законам…
Я и без того написал чересчур много, но мне очень хотелось рассказать тебе обо всем этом. Поскольку я совершенно убежден, что подобный раскол в моем сознании несет ответственность за те злодеяния, которые, как я уже говорил, мне довелось совершить за всю свою долгую жизнь, и за все злоключения, которым мне пришлось подвергнуться. Поскольку, лишь стоит «духу» покинуть мое тело и оставаться за пределами его, бесстрастно наблюдая за тем, что происходит с моей плотью, в то же самое мгновенье другой дух, совершенно независимый от моей воли, вселяется в меня. Он всегда представляет собой некую злобную силу, демона, терзающего меня. И поскольку когда дух мой покидает мое тело, я замираю в полном оцепенении, не в состоянии двинуться, то совершенно бессилен бороться с этим злом, проникшим в меня. Остается лишь сожалеть, Мэри, но скажу тебе более: с этим ужасом необходимо справиться. Я рассказываю тебе это оттого, что во мне живет чувство, будто только ты одна и можешь изгнать эту злую силу из моей души. Твоя подлинная красота способна вернуть мне мою целостность.
Однако же я отклонился от темы более, нежели желал, и осознаю, что еще пока не коснулся двух самых ужасных фактов своей биографии, которые, как мне думается, более всего страшат тебя, — двух своих жен. Подлинная правда это то, что сейчас я колеблюсь, объятый страхом, при одной лишь мысли о том, что ты можешь подумать обо мне и как ты станешь судить меня. Но преждеяхочу, чтобы тыузнала, какмаленький мальчик вырос и превратился в мужчину, — о моей любимой и благочестивой матушке; о моей милой, безропотной сестрице; об отце, которого жестокая судьба подвигла совершить то, что в обществе называется преступлением; о жестоком хозяине и более доброй супружеской паре, которая вывела меня в люди, — о женщине религиозной и приветливой, о мужчине, который посвящал все свое время делу и мошенничеству. И о странной натуре, которая сформировалась под воздействием всех этих факторов. В следующий раз я расскажу тебе, что я сделал с этим наследством.
Прошло пять дней, прежде чем Хэтфилд вновь взялся за перо. Утром девятнадцатого ноября его вдруг охватила безотчетная паника, без малейшей на то причины, он вдруг в спешном порядке отправился в Ливерпуль, где на два дня поселился рядом с верфями, путая следы, точно заяц, петляющий по лесу. Затем он отправился в Манчестер, повернул на север, но тут же ускользнул от погони в направлении Дербишира, всего на одну ночь остановившись в гостинице «Ратлендский герб» в Бейкуэлле, выдав себя за мистера Уайтхэда, аптекаря. К этому времени у него уже отросла довольно длинная, темная борода.
В Ливерпуле ему удалось заложить все, что имело хоть какую-то ценность и за что можно было получить немного наличности, и, несмотря на все, он продолжал беспокоиться о своем финансовом состоянии. А затем он самым спешным порядком вновь повернул на запад, в Уэльс, поскольку в том краю прожить можно было и на меньшие суммы. А затем он отправился на юг.
По пути он купил себе один из номеров «Морнинг пост» от двадцать пятого ноября. В выходных данных значилось: «Кесвик, 11 ноября 1802 года, четверг», и здесь он прочел: «Кесвикский самозванец I: повествование о том, что на данный момент известно в Кесвике о кесвикском самозванце».
Статью редактор газеты, Стюарт, получил от самого Колриджа, который с неугасающим вниманием следил за развитием этой истории, вызвавшей жгучий интерес публики. Портреты публиковались на страницах газеты; нанятые ищейки отправлены на север; офицеры с Боу-стрит так и сновали по всей стране; за портами велось неустанное наблюдение; гостиницы постоянно проверялись; вызвали всех информаторов; допросили всех ростовщиков; полицейские объявления издавались и переиздавались в каждом номере.
Обещали, что длинная и детальная статья Колриджа — всего лишь малая толика той информации, которую автор приготовил для общественности. Хэтфилд прочел газету в полном уединении, сидя за оградой на улице, ветреным днем — ветер с остервенелым упрямством рвал газету из рук, — в одном из городишек Центрального Уэльса.
В самой статье ничего нового не сообщалось, и это в некоторой степени утешало. Описание его внешности, как он успел заметить, было полностью скопировано с полицейской заметки и ничем от нее не отличалось. И он догадывался, что и все остальные детали и информация, которая, как утверждалось, была собрана на месте происшествия, имели все тот же источник — «любит раздаривать комплименты, опытен и разборчив в связях… часто прикладывает руку к сердцу…». Он был польщен, что его назвали «удивительно красноречивым», человеком, способным речью своей произвести впечатление даже на деревья, и растроган высказываниями в свой адрес различных людей, приведенными в статье, — большинство этих высказываний сводилось к восхищенному восклицанию: «До чего же забавным был этот человек! Какой поразительной информацией он обладал!» Выражения восхищения, за которыми обычно следовала фраза — «в ту пору он казался таким порядочным!».
На этом месте Хэтфилд поднял голову, взглянув на набрякшие дождем тяжелые тучи, которые медленно проплывали над полями и холмами Уэльса, и вслух помолился, чтобы эта заметка попалась на глаза Мэри.
Его обвинили в том, что он «обещал жениться на дочери Баркетта», а еще, «если меня не обманули самым наглым образом, — продолжал автор, — очень похоже на то, что он намеревался обручиться со служанкой из гостиницы «Голова королевы». Хэтфилд весьма огорчился этой лжи.
Ему даже стало интересно, что же скажет автор в статье по поводу его религиозных воззрений. Приверженность пресловутого Хоупа религии или же, как утверждал автор, его «притворство в вопросах религии и религиозных обрядов» не остались без внимания, однако налицо факт, который оспорить весьма трудно: «Он обходил вниманием церковь Кесвика, за исключением единственного раза». Неужели это
