В тот самый день, когда полковник Хоуп отрекомендовался во дворе гостиницы «Голова королевы» в Кесвике, Колридж, всего в каких-то ста ярдах от этого места, как раз писал письмо, содержавшее такую мысль: «Я всегда находил, что гибкий и беспокойный склад ума предпочтительней, нежели сколь угодно глубокие впечатления, доставляющие удовольствие».
В тот день, когда Джон Август отправился ловить озерную форель в Баттермире с мистером Робинсоном, а Мэри поднялась на вершину холма над лесом, чтобы оттуда наблюдать за ними двоими, Колридж проезжал как раз между ними. Согласно Де Куинси[31], Колридж имел «самый широкий и многообъемлющий ум, самый утонченный и всесторонне развитый, который когда- либо существовал в истории человечества». Его возраст приближался к тридцати. Окончательно измученный постылой женитьбой, заядлый курильщик опия, он страдал от еженощной бессонницы, страдал от постоянных фурункулов, от ночных кошмаров и безнадежного положения. Его все чаще посещала навязчивая мысль убить собственную жену и детей, а затем покончить жизнь самоубийством. Однако христианское благочестие всякий раз брало верх над отчаянием, и в конечном итоге ему пришлось отказаться от подобного намерения. Но под влиянием чар этого лета, 1802 года, он вновь обрел неожиданный и необычный прилив энергии и счастья, которые, будто по воле Господа, случайно совпали с появлением в этих краях Хоупа. Возможно, это случилось отчасти потому, что его кумир и друг Вордсворт, который относился к нему точно к собственному рабу, покинул край. Отправившись во Францию и поселившись там со своей любовницей и дочерью, Вордсворт в дальнейшем намеревался вернуться в Англию, дабы сочетаться браком с предметом своей первой, еще детской любви.
Может статься, после долгих мучений, которые едва не окончились фатальной трагедией, Колридж вдруг открыл для себя, что его брак — весьма терпим. Однако после восьми дней настоящей бури страстей и беспрерывных, безудержных хождений по холмам и по берегам озер он выбрал минутку, устроился на одном из валунов крутого склона самой высокой горы Англии и написал пламенное письмо женщине, которую он желал бы назвать своей возлюбленной. Или же, вполне вероятно, Колридж, как и Хоуп, неожиданно обрел иной путь к счастью. «Уж коли мое воображение или сердце должны обогатиться, — писал он, — я должен оставаться в одиночестве».
Какие бы причины ни привели великого поэта в гостиницу «Рыбка», в которой он уж не раз останавливался до сего дня, ему так и не удалось разыскать Мэри. Эта девушка восхищала его с тех самых пор, как он познакомился с нею. Но в тот день судьба таинственным образом разделила эту троицу. Мэри так и осталась среди холмов, в полном смятении от переполнявших ее чувств, старательно пытаясь возвести вокруг себя редут недоступности. Джон Август весь день провел на озере, вытягивая озерную форель из холодных глубин, он словно бы заново переживал давно забытую, умершую когда-то целомудренность.
И хотя этим троим не довелось встретиться в тот день, однако они, сами того не подозревая, оказались частями одной головоломки: они создавали некую таинственную симметрию, они были обречены впутаться в один из значительных общественных скандалов эпохи романтизма.
Таким образом, Колридж проехал мимо, и в его дневнике появилась еще одна запись, полная безудержной радости и восторженности.
Едва вернувшись в гостиницу после рыбалки, Джон Август предоставил мистеру Робинсону и его слуге-мальчишке отнести снасти и довольно приличное количество свежепойманной рыбы на кухню, а сам отправился на перевал Хауз-Пойнт. Ему не терпелось вновь посетить то место, где на него снизошло озарение, и еще раз обрести уверенность в себе…
Первый момент чудесного озарения наделил полковника незабываемым опытом. Теперь уже он не боялся покинуть заветное место в страхе, что его дивный дар оставит его навсегда. Он знал: стоит ему лишь вернуться на перевал и остановиться в точности в том самом месте, где свершилось чудо, и озарение повторится. И вся буря его неуемных страстей и сомнений унесется прочь, оставив в его душе лишь умиротворенность и покой. Хоуп был уверен, что прекрасные чувства, посетившие его сердце в первый раз, вновь вернутся к нему. Так и случилось.
Хоуп огляделся по сторонам, и лишь убедившись окончательно, что остался в совершенном одиночестве, опустился на колени: его глаза закрылись, ладони сомкнулись в радостном возбуждении.
— О Господи, — со страстным чистосердечием молился он, — я знаю, сколь бездонна греховность моя, сколь недостоин я пред очами Твоими, каким злым и жадным был я и остаюсь таковым и останусь навсегда. Но я благодарю Тебя за то, что Ты даровал мне этот взгляд на жизнь. Истинный взгляд. Позволь мне сохранить его. Пожалуйста, помоги мне придерживаться его в дальнейшем. Пожалуйста, о Господи, зная слабость мою, помоги мне остаться верным этому. — Его искренность переросла в мольбу. — Я никогда не знал себя так хорошо, как теперь. Я почти верю, что способен быть именно таким. Пожалуйста, Господи, если это Твоя воля, позволь мне…
Приближающийся топот копыт одинокой лошади и скрип легкой повозки заставили его вскочить на ноги. Он торопливо отошел прочь от места, на котором мгновение назад молился, и устремил взгляд на Краммокуотер. Повозка вывернула из-за скал, довольно неловко, и стала подниматься по склону, попав в поле его видимости.
Пожилой джентльмен в старомодной одежде — в тяжелом парике, в длиннополом жилете, старомодных башмаках на пряжках — сидел в повозке с девушкой, которая могла оказаться его внучкой. С ловкостью, делавшей честь его возрасту, пожилой человек остановил взмыленную лошадь и поприветствовал Джона Августа, который, к своему облегчению, обнаружил, что странный незнакомец не проявляет лично к нему никакого интереса.
— Мне нужна помощь, сэр, — торопливо промолвил старик, — у меня нет другого выбора, кроме как положиться на ваше милосердие.
Пока он говорил, встревоженная молодая женщина обернулась назад, потом к случайному встречному и снова назад, словно ее преследовали разбойники. Как успел заметить Хоуп, девушка была весьма привлекательна, только, на его вкус, лицо ее отличалось излишней худобой.
Хоуп ждал. Пронзительный взгляд на удивление ярких серых глаз пожилого мужчины заставили полковника слушать. Джон Август в точности знал, что столкнуться ему довелось с честным человеком, и чувствовал себя весьма польщенным, ибо этот внезапный случай как нельзя лучше соответствовал его нынешнему состоянию.
— У меня нет времени пересказывать вам все наши приключения и несчастья. Вы просто должны поверить, что мы невиновны! — Сила убежденности, с какой прозвучало это неожиданное требование, произвела на Хоупа впечатление. Наступило короткое молчание. — Но нам требуется укрыться где-нибудь… всего на несколько часов… и еще нам нужно… спрятать эту коляску. Не могли бы вы?..
Тут энергия пожилого человека иссякла, а девушка разрыдалась, всецело завладев его вниманием. Он нежно обнял ее, и, как позже станет описывать Хоуп, ему показалось, будто трепетные апрельские цветы распустились среди сугробов декабря. Именно это чувство заставило Джона Августа принять горячее участие в их судьбе.
Направив пару прямиком в гостиницу «Рыбка», он забрал у них повозку на подъезде к деревне и погнал ее через луга к краю Бертнесского леса, на ходу позвав мальчишку-поваренка, чтобы он принес овса.
Когда он вернулся, ему тотчас же предложили чаю, без которого, по словам пожилого джентльмена, не обходилось ни одно его путешествие. О драматическом инциденте на перевале больше не упоминалось. Мэри вошла в гостиную узнать, хорошо ли обслужили гостей и не нуждаются ли они в чем-либо. Однако Хоуп совершенно прозрачно намекнул ей на некоторую странность в поведении этой пары, и девушке поневоле пришлось остаться, чтобы понаблюдать за вновь приехавшими. Странность заключалась отнюдь не в той предупредительности, с какой пожилой джентльмен относился к своей юной спутнице. Общеизвестно, сколь страстными и любящими бывают мужчины в возрасте по отношению к молоденьким женщинам. Необычным казалось ее трепетное отношение к нему, ее нежное воркование, и именно это заставило Хоупа и Мэри ощутить некую связь между собой, точно они вдруг сделались заговорщиками, покрывавшими чужую тайну. И взгляды, которые они бросали друг на друга, были столь многозначительными, что струны их сердец затрепетали в унисон, ломая барьеры отчужденности. О лучшем Джон Август и мечтать не смел. Он увидел в этом вознаграждение за то благодеяние, которое оказал
