– Не будь ночь такой бурной, – сказал он, – я бы прислал Ханну составить вам компанию. У вас такой несчастный вид, что вам не следовало бы оставаться одной. Однако Ханна, бедная женщина, не сумела бы перебираться через сугробы с такой же ловкостью, как я. У нее ноги не столь длинные. А посему мне придется оставить вас вашей печали. Спокойной ночи.

Он поднял щеколду, но тут меня осенила неожиданная мысль.

– Погодите! – воскликнула я.

– Ну?

– Мне непонятно, почему мистер Бригс написал вам обо мне? Откуда он вас знает и почему решил, что вы, живя в такой глуши, сможете помочь ему отыскать меня?

– О, я же священник, – ответил он, – а к нам часто обращаются при необычных обстоятельствах.

Вновь скрипнула щеколда.

– Нет! Это не объяснение! – воскликнула я. И правда, что-то в этом поспешном, ничего не говорящем ответе не только не успокоило мое любопытство, но, наоборот, еще сильнее возбудило его.

– Все это очень странно, – добавила я. – Мне необходимо узнать больше!

– В другой раз.

– Нет, сегодня! Сейчас же!

И когда он повернулся ко мне, я встала между ним и дверью. Он выглядел немного смущенным.

– Нет, вы не уйдете, пока не расскажете мне все.

– Я бы не хотел. Не сейчас.

– Нет, вы должны! Непременно!

– Я бы предпочел, чтобы вам сообщила Диана. Или Мэри.

Разумеется, эти отговорки только распалили мое нетерпение: я должна была узнать все, и немедленно. Так я ему и сказала.

– Но ведь я объяснял вам, что я неуступчив и меня трудно уговорить.

– Я тоже неуступчива, и от меня невозможно отделаться.

– И кроме того, – продолжал он, – я холоден, меня нельзя воспламенить.

– А я – огонь. Огонь же расплавляет лед. Жар очага растопил снег на вашем плаще. И таким образом залил мой пол, придав ему сходство с дорогой в распутицу. И если вы надеетесь, мистер Риверс, заслужить помилование за тяжкое преступление, жертвой которого стал посыпанный песком кухонный пол, расскажите мне то, что я хочу узнать.

– Ну хорошо, – сказал он. – Я уступаю если не вашему нетерпению, то вашей настойчивости: так капля точит камень. К тому же узнать вы все равно должны, так почему бы и не теперь? Вас зовут Джейн Эйр?

– Разумеется. Все это ведь уже выяснено.

– Возможно, вам неизвестно, что я отчасти ваш тезка: мое полное имя Сент-Джон Эйр Риверс.

– Разумеется, нет! Теперь вспоминаю, что видела инициал «Э» в вашей надписи на книгах, которые вы одалживали мне. Но ни разу не спросила, что этот инициал означает. Ну так что же? Разве…

Я умолкла, боясь признать и уж тем более произнести вслух мысль, внезапно меня осенившую, утвердившуюся и через секунду почти превратившуюся в уверенность. Факты собирались воедино, примыкали друг к другу, выстраивались стройными рядами. Цепь, только что лежавшая беспорядочной грудой, звено за звеном повисла прямо, и каждое было на месте, и все соединения были целы. Я инстинктивно поняла все, прежде чем Сент-Джон произнес хотя бы еще одно слово. Но от читателей я не могу требовать той же интуитивной догадки, а потому мне следует повторить здесь его объяснение.

– Фамилия моей матери была Эйр. У нее было два брата: священник, который женился на мисс Джейн Рид, дочери владельца Гейтсхеда, и второй, Джон Эйр, негоциант, до своей кончины проживавший в Фуншале на Мадейре. Мистер Бригс, поверенный мистера Эйра, в августе написал нам, извещая о кончине дяди и о том, что он оставил все свое состояние осиротевшей дочери своего брата, священника, не упомянув о нас из-за давней ссоры между ним и моим отцом, которого он так и не простил. Несколько недель спустя мистер Бригс написал снова, сообщая, что наследница исчезла, и спрашивая, нет ли у нас каких-либо сведений о ней. Фамилия, машинально написанная на листе бумаги, подсказала мне ответ. Остальное вам известно.

Вновь он положил руку на щеколду, но я прислонилась к двери спиной.

– Дайте мне сказать, – попросила я. – Погодите минуту, пока я переведу дух и соберусь с мыслями.

Я умолкла, он стоял передо мной со шляпой в руке, и вид у него был почти спокойный. Я спросила:

– Ваша мать была сестрой моего отца?

– Да.

– Следовательно, моей тетей?

Он наклонил голову.

– Мой дядя Джон был вашим дядей Джоном? Вы, Диана и Мэри – дети его сестры, как я – дочь его брата?

– Совершенно верно.

– Значит, вы мой двоюродный брат, а они – мои двоюродные сестры? Половина крови в наших жилах из одного источника?

– Да, вы наша двоюродная сестра.

Я уставилась на него. Значит, я нашла брата, и такого, каким могу гордиться, кого могу любить! И двух сестер, чьи душевные достоинства таковы, что внушили мне искреннюю любовь и восхищение, даже когда мы считались чужими. Те две девушки, на которых, стоя на мокрой земле и заглядывая в низенькое кухонное оконце Мур-Хауса, я смотрела с таким интересом и с таким горьким отчаянием, были моими близкими родственницами. А молодой стройный красавец, который нашел меня при смерти у своего порога, был моим кровным родственником! Какое чудесное открытие для бесприютной скиталицы! Вот это поистине богатство! Богатство сердца, сокровище чистой родственной любви. Это было счастье – безоблачное, светлое, пьянящее. Не похожее на громоздкий дар золота – по-своему драгоценного и желанного, однако отрезвляющего своей тяжестью. Внезапно я радостно захлопала в ладоши. Сердце у меня заколотилось, кровь побежала быстрее в жилах.

– Ах, как я рада! Как я рада! – воскликнула я.

Сент-Джон улыбнулся.

– Разве я не сказал, что вы в погоне за пустяками пренебрегаете главным? – спросил он. – Вы хранили серьезность, когда я сообщил вам, что вы теперь богаты, и вдруг пришли в волнение почти без всякого повода.

– О чем вы? Для вас, возможно, это не повод – у вас есть сестры и кузина вам ни к чему. Но у меня никогда не было близких, а теперь – трое – или двое, если вы предпочитаете быть не в счет, – родились для меня совсем взрослые! И я повторю, что бесконечно рада!

Я быстро прошлась по комнате и остановилась, задыхаясь от мыслей, которые возникали быстрее, чем я могла их воспринять, понять, обдумать. Мысли о том, что могло бы, может, должно бы и должно сбыться! Вскоре, когда я взглянула на заднюю стену, она показалась мне небом в хороводах восходящих звезд, и каждая дарила мне цель или восторг. Теперь я могла помочь тем, кто спас мне жизнь, кому до этого часа я отплачивала лишь бесполезной любовью! Они влачат ярмо, я в силах освободить их, они разлучены, я в силах соединить их – независимость, обеспеченность, доставшиеся мне, могут принадлежать и им. Нас ведь четверо? Двадцать тысяч фунтов, поделенные поровну, это по пяти тысяч на каждого – вполне достаточно, и с лихвой. Справедливость будет восстановлена, взаимное счастье укреплено. Вот теперь богатство больше меня не подавляло, теперь оно перестало быть просто завещанной мне кучей денег, а сулило жизнь, надежду, радость.

Какое у меня было лицо, пока эти мысли брали меня приступом, судить не могу, однако вдруг я заметила, что мистер Риверс подставил мне стул и пытается мягко усадить меня. И еще он уговаривал меня успокоиться. Я отмела эти намеки на беспомощность и растерянность, оттолкнула его руку и вновь прошлась по комнате.

– Завтра же напишите Диане и Мэри, – сказала я. – Попросите их немедленно приехать домой. Диана говорила, что они обе считали бы себя богатыми, будь у них по тысяче фунтов, так что с пятью тысячами каждая устроится еще лучше.