она предпочитает веджвудский фарфор.
На столиках не стояли семейные фотографии в рамках, а из-под дивана не выглядывали детские игрушки. И никаких следов пребывания мужчины — ни брючного ремня на спинке стула, ни ботинок на полу, ни даже газеты на кофейном столике. Если у Алекс и есть какая-то личная жизнь, то это никак не сказалось на ее жилище.
Хотя, может быть, он ошибается. Она здесь всего несколько дней. Когда они с Либби переехали в свой первый дом, то несколько недель разбирали коробки, пытаясь сообразить, что куда. Разумеется, она просто не успела обжиться. Джон снова осмотрелся и даже выглянул в узкий коридор, ведущий в спальни. Где же коробки? Где нагромождение нераспакованных вещей от пола до потолка? Все, что он увидел, — это два очень дорогих кожаных чемодана, стоявших перед дверью в ванную комнату.
Что-то здесь не так. Она производила впечатление женщины, никогда ни в чем не нуждавшейся. Женщины, знавшей только самое лучшее. Женщины, которая скорее умрет, чем согласится жить в старом доме Мардж Уинслоу и работать официанткой в кафе «Старлайт».
Джон говорил себе, что это не его дело, что у людей могут быть свои тайны, но он кривил душой. Когда дело касалось Алекс Карри, ему хотелось знать все.
«Пора выходить из своего укрытия, — думала на кухне Алекс. — Иначе Джон Галлахер подумает, что я отправилась за кофе в Сиэтл».
Поставив на металлический поднос чашки, сахарницу и молочник, Алекс нахмурилась. Получилось скудновато. Она открыла коробку с печеньем и красиво разложила его на блюде. Ей нравилось накрывать стол к чаю для Гриффина и его гостей, накрывать с обстоятельной неторопливостью, соблюдая все детали ритуала. На мгновение она пожалела, что у нее нет серебряного чайного сервиза, фарфоровых тарелочек — таких прозрачных, что сквозь них можно увидеть собственную руку, — и ирландских льняных салфеток. Это были замечательные вещи, но они остались в ее прежней жизни, а значит, не стоит о них и вспоминать.
Напрасно Александра думала, что, уединившись на кухне, сумеет обрести душевное спокойствие. Она чувствовала себя такой же растерянной и взволнованной, как и в объятиях Галлахера. «Хватит глупить! — приказала она себе. — Он к тебе совершенно равнодушен». Алекс была не слепая и видела в кафе, что у Джона роман с Ди. Кто знает — может быть, они даже муж и жена. Эти люди для нее чужие, а она чужая для них. Она ничего о них не знает, а они ничего не знают о ней. Именно этого ей и хотелось.
Алекс сняла с подноса блюдо с печеньем и отнесла кофе в гостиную.
— Простите, что задержалась, — сказала она, поставив поднос на столик перед диваном. — Все никак не привыкну к этой плите.
Джон стоял у окна.
— А что с плитой? — поинтересовался он.
— Она немного капризна, но…
— Я посмотрю ее. — Он направился на кухню.
— Нет! — резко остановила его Алекс. Ей действительно не хотелось, чтобы кто-то совал нос в ее дела, особенно Джон. Она попыталась смягчить свою вспышку улыбкой. — В этом нет необходимости. Я уверена, что мы с плитой достигнем взаимопонимания.
— У Джонни золотые руки, — неожиданно подал голос Эдди; он по-прежнему сидел в кресле перед телевизором. — Джонни все может починить.
Алекс вспомнила, как приятно ей было в объятиях сильных рук Джона, — и снова почувствовала жар во всем теле.
— Послушайте, — сказала она, — я не собираюсь никому навязываться. Если мне понадобится что-то починить, я вызову мастера.
— Скажи ей, Джонни! — настаивал Эдди. — Он заново собрал карбюратор в…
— Ладно, пап, хватит, — перебил отца Джон. — Ты слышал, что она сказала. Она все сделает сама.
— Правильно, — подтвердила Алекс, чуть нахмурившись. — Я сама справлюсь.
— Что ж, пожалуй, нам пора, — сказал Джон отцу. Казалось, он совершенно не замечал хозяйку.
— Я хочу выпить кофе, — заявил Эдди.
— Папа… — Джон указал большим пальцем на дверь. — Пошли!
— Что за спешка? — проворчал старик. — Что-то я не припомню, чтобы ты когда-нибудь отказывался от угощения.
— Вы можете идти, — заявила Алекс, взглянув на Джона. В конце концов, это ее дом, и она не желает чувствовать себя в нем невидимкой. — Я позабочусь о том, чтобы мистер Галлахер благополучно добрался до дома.
Джон взглянул на Эдди. Тот — на Бейли. Бейли уставилась на кофейник. Слава Богу, хоть кто-то оценил ее труды!
— Знаете что? — Алекс наклонилась и взяла с подноса чашку. — Мне все равно, будете вы пить мой кофе или нет. — Она сделала большой глоток. — Кстати, очень вкусно.
Мужчины смотрели на нее во все глаза. Ну и пусть смотрят! Она у себя дома и может делать все, что хочет.
Эдди помялся, потом тоже взял чашку.
— Вы правы, — сказал он, — чертовски приятный кофе.
Его сын пожал плечами и потянулся за последней чашкой. Сделав глоток, кивнул:
— Неплохо.
Она чуть наклонила голову:
— Спасибо. Может быть, в «Старлайте» я возьмусь варить кофе.
— Вы получили работу? — спросил Эдди.
Алекс кивнула. К ней быстро возвращалось хорошее настроение.
— Да, получила.
— Черт возьми! Каким образом Ди удалось так быстро связаться с Ником? — удивился Эдди. — Я думал, он сейчас в отпуске.
Джон выглядел смущенным.
— Слушай, пап, Ди, наверное, лучше знает, как ей вести дела в кафе.
Александру вдруг поразила ужасная мысль: что, если ей не дадут эту работу?
— Но здесь нет никакой ошибки, как вы думаете? — всполошилась она. — Может, я что-то не так поняла?
— Вы говорили с Ди? — спросил ее Джон.
Она кивнула.
— И Ди сказала, что вас взяли?
Алекс снова кивнула.
— Значит, все в порядке. Не волнуйтесь.
— А как же хозяин кафе? Если она у него не спросила, он может приехать и уволить меня.
— Этого не случится.
— Откуда вы знаете? Ведь у меня нет никакого… — Она спохватилась и прикусила язык.
— Опыта? — спросил он.
Алекс покраснела.
— Я этого не говорила.
— А вам и не нужно ничего говорить. Это сразу видно.
— Что значит — видно? Вы же ничего обо мне не знаете.
— У меня есть глаза, — сказал он.
— Что вы хотите этим сказать?
— Официантки не покупают дома за наличные, не носят плащи от Барберри и туфли от Феррагамо.
Алекс раскрыла рот, собираясь сказать что-нибудь резкое, но слова застряли у нее в горле. Она выложила Ди всю правду, но ему признаться оказалось намного труднее. Странно, почему?
Губы Джона дрогнули в усмешке. Щеки Алекс залились румянцем.
Эдди откашлялся. Господи, она совсем о нем забыла!