жильцами, если знают, что в фундаменте этого дома спрятано десять или пятнадцать рублей. А один из них даже притворился покойником, ибо хотел «начисто смыться», чтобы начать «новую великолепную жизнь» («Святочная история»). А другой, перед тем как сблизиться с любящей женщиной, настаивает, чтобы та написала расписку, что она, если станет матерью, не будет требовать у него алиментов («Расписка»).
Больше всего возмущает писателя их чудовищное неуважение к человеческой личности, их черствость и неискоренимое хамство. С гневом изобличает он этот порок в рассказах «Страдания Вертера», «История болезни», «Веселая игра», «Поминки» и во многих других.
Здесь — золотая мечта о деликатности, чуткости, благожелательности людских отношений.
«Товарищи,— говорит Зощенко в «Страданиях Вертера»,— мы строим новую жизнь, мы победили, мы перешагнули через громадные трудности, давайте, черт возьми, уважать друг друга».
В рассказе «Поминки» он напоминает читателям, что, если на тех ящиках, в которых перевозят какую-нибудь ценную кладь, пишут крупнейшими буквами: «Не бросать!», «Осторожно!» и проч.,— не худо бы и на каждом человеке писать: «Фарфор», «Легче» — «поскольку человек это человек».
Изображаемый им быт до такой степени груб и свиреп, что одно деликатное, учтивое слово кажется здесь чудом из чудес, редкостным, необычайным событием, действующим на людей потрясающе. В раннем рассказе «Коза» маленький человечек Забежкин, двойник гоголевского Акакия Акакиевича, затурканный жестокой средой, вдруг на улице услыхал от прохожего, который нечаянно задел его локтем, обыкновеннейшее слово «извиняюсь», и это слово как гром поразило его.
«— Господи! — сказал Забежкин.— Да что вы? Да пожалуйста...
Но прохожий был далеко.
«Что это? — подумал Забежкин.— Чудной какой прохожий. И кто же это? Писатель, может быть, или какой-нибудь всемирный ученый. Извиняюсь, говорит. Ах ты, штука какая!»
453
Так воспринимается благожелательное любезное слово в том мире глумления над человеческой личностью, в котором провел всю свою жизнь Забежкин. Недаром он называет этого прохожего «необыкновенным прохожим», потому что для человека, привыкшего к ежедневным обидам, к постоянному склочничеству, самая заурядная вежливость кажется каким-то поразительным исключением из общего правила.
В «Огнях большого города» писатель рассказывает поучительную притчу о том, как в мерзостно- грубом быту один скандалист и задира буквально переродился и стал человеком, когда вместо ожидаемых им зуботычин, оплеух и ругательств услышал обращенное к нему учтивое слово и увидел почтительный жест.
«Уважаемые граждане» — страшная книга. Все взаимные отношения изображенных в этой книге людей основаны на бешеной ненависти.
«Недавно в нашей коммунальной квартире драка произошла,— рассказывает один из них с большим удовольствием.— И не то что драка, а целый бой... Дрались, конечно, от чистого сердца. Инвалиду Гаврилычу последнюю башку чуть не оттяпали...»
Бой произошел из-за «ежика», маленькой щеточки для чистки закоптелого примуса.
Жиличка Щипцова взяла этот ежик на кухне и хотела почистить свой примус, а другая «жиличка, чей ежик, посмотрела, чего взято, и отвечает:
—Ежик-то, уважаемая Марья Васильевна, промежду прочим, назад положьте.
Щипцова, конечно, вспыхнула от этих слов и отвечает:
— Пожалуйста,— отвечает,— подавитесь, Дарья Петровна, своим ежиком. Мне,— говорит,— до вашего ежика дотронуться противно, не то, что, его в руки взять».
Цена этому ежику грош, но осатанелые люди, бесконечно далекие от уважения друг к другу, от деликатной уступчивости, без которых немыслима никакая совместная жизнь, до того пропитаны собственническими злыми инстинктами, что считают невозможным уступить хоть на минуту свой копеечный ежик другому:
«Муж, Иван Степанович Кобылин, чей ежик, на шум является. Здоровый такой мужчина, пузатый даже, но в свою очередь нервный.
Я,— говорит,— ну ровно слон работаю в кооперации, улыбаюсь,— говорит,— покупателям и колбасу им отвешиваю и,— говорит,— на трудовые гроши ежики себе покупаю
454
и нипочем то есть не разрешу постороннему, чужому персоналу этими ежиками воспользоваться.
Тут снова шум и дискуссия поднялась вокруг ежика. Все жильцы, конечно, прибежали в кухню. Инвалид Гаврилыч тоже является.
— Что это,— говорит,— за шум, а драки нету? Тут сразу после этих слов и подтвердилась драка». Следует очень колоритное изображение побоища, во время которого «кто-то и ударяет инвалида кастрюлькой по кумполу...»
Эта кровопролитная битва кончилась лишь потому, что явился милиционер и сказал:
« — Запасайтесь, дьяволы, гробами, сейчас стрелять буду.
Только после этих слов народ маленько очухался. Бросился по своим комнатам...
— С чего ж это мы, уважаемые граждане, разодрались?»
Клопиный быт. Клопиная мораль. Говорите этим людям о братской солидарности, о чувстве товарищества, о преодолении собственнических, темных инстинктов. Люди эти непоколебимо уверены, что все высокогуманные лозунги нужны лишь для внешнего употребления — для митинговых речей, для плакатов и газетных статей и что никто не обязан воплощать их в своем обиходе, руководствоваться ими в своем повседневном быту.
Зощенко зорко подметил в самом начале своей литературной работы, что эти растленные люди, чуждые каких бы то ни было моральных устоев, превосходно усвоили благородную терминологию советской общественности и пользуются ею как надежным прикрытием для своих скотских вожделений и дел.
Сбывая с рук негодную работницу, они рекомендуют ее другим нанимателям так:
«Даром что это старуха, но это такая старуха, что она вполне достойна войти в новое бесклассовое общество».
Порицая какую-то девушку за то, что она польстилась па даровую еду, они говорят:
«Развернула свою идеологию в полном объеме».
И сторож, обворовывая тот магазин, который ему надлежит охранять, охотно применяет к себе термины новой эпохи:
«Стою на страже государственных интересов».
Их социальная мимикрия так велика, что они, мещане до мозга костей, то и дело заявляют себя ярыми врагами мещанства.
155
Негодяй, бросающий жену объясняет свое негодяйство антимещанскими принципами:
«— Ухожу от нее, поскольку я увидел всю ее мелкобуржуазную сущность».
И в другом рассказе другой негодяй точно такими же словами упрекает жену, когда она, изнуренная службой захотела отдохнуть от работы:
«— Поймите, это буржуазное мещанство!»
Это — слово в слово то самое, что в «Клопе» Маяковского говорит бывший партиец, по уши погрязший в «буржуазном мещанстве»:
«— В нашей красной семье не должно быть никакого мещанского быта... Я против этого мещанского быта — канареек и прочего... Я — человек с крупными интересами. Я зеркальным шкафом интересуюсь».
Вообще «Уважаемые граждане» Зощенко по своему пафосу, по своей идейной направленности очень близки «Клопу» Маяковского. И там и здесь обличение советских мещан, тех «поразительных паразитов», которые, как говорит Маяковский, «били жен и при этом клялись Бебелем» и, хотя «стригли Толстого под Маркса», все же по своей внутренней сущности были подобны клопам.
