закончить, скажу, что, по-моему, она была и есть одна из самых совершенных монархинь, каких я знаю в иных странах; хотя ей можно было бы и поставить в упрек ее удаление от мирской жизни, ибо так случилось более из-за огорчения от несбывшихся надежд, нежели по-духовному призванию. Однако она властна поступать так, а не иначе: ее добродетельная, далекая от суетности жизнь и избранный в конце монашеский удел придали ей нечто, свойственное только чистым святым душам.

Ее тетка, королева Мария Венгерская, была на нее похожа, только ее лета уже близились к закату. Она тоже удалилась от мира и также помогала христианнейшему брату-императору споспешествовать процветанию истинной веры в его стране. Эта королева овдовела в весьма юном возрасте: ее муж погиб молодым в битве с турками, на каковую решился не по здравому рассуждению, но понукаемый неким кардиналом, возымевшим над ним безусловную власть: тот убедил его, что не следует сомневаться ни в силе божественного участия; ни в справедливости войны с неверными — пусть даже у правой стороны под рукой всего, скажем, десять тысяч венгров; ибо, будучи добрыми христианами и сражаясь за дело Господне, они без труда разобьют сотню тысяч турок; и так он его подталкивал к подвигу веры, так наседал, что тот дал битву, проиграл ее, а отступая, провалился в болото и захлебнулся.

Подобное же случилось и с последним португальским монархом Себастьяном, который потерпел пресуровое поражение, решившись дать бой маврам, превосходившим его числом и силой в три раза, — и все по внушению и настоянию неких иезуитов, ссылавшихся на необоримость Божьей помощи и поддержки, ибо Всемогущий одним взглядом своим способен стереть все живое с лица земли, если дольний мир его прогневит; хотя, не спорю, сия максима как нельзя более справедлива, однако же не дело поддаваться искусу и злоупотреблять расположением Всевышнего, ибо ему ведомы тайны, сокрытые от нас. Многие потом оправдывали тех иезуитов, говоря об их благих намерениях, — и сему можно верить; однако другие утверждают, что они были подкуплены и перетянуты на свою сторону испанским королем, желавшим погубить того молодого и отважного властителя, горевшего воинственным пылом, чтобы распространить свою власть над его землями, как впоследствии и произошло. Как бы то ни было, оба просчета совершены были людьми, желавшими повелевать войском, но незнакомыми с тонкостями военного ремесла.

Вот почему великий герцог де Гиз, некогда обманувшись в своих расчетах на победы в Италии, потом часто говаривал: «Я почитаю Церковь Господню, но никогда не решусь на завоевательный поход по слову и заверению священнослужителя», — намекая на Папу Караффу, получившего имя Павла IV, не сдержавшего клятвенных торжественных обещаний помочь ему в том предприятии; либо на брата своего, кардинала, отправившегося перед тем в Рим — именно чтобы прощупать истинные намерения Святого престола и заручиться обязательствами, — а после легкомысленно подтолкнувшего герцога отправиться к Неаполю. Но может статься, что упомянутый выше господин де Гиз имел в виду и того и другого, ибо, как я слыхал, он неоднократно повторял подобные слова в присутствии своего братца-кардинала — и то был камешек в его огород, поскольку Его Преосвященство, услыхав их, сильно гневались, хотя и не подавали виду… Я слишком распространился по далекому от моего предмета поводу, но уж больно все пришлось к месту.

Вернемся же к нашей королеве Марии. После такого несчастья, приключившегося с ее коронованным супругом, она осталась вдовой, будучи юна и прелестна собою, как свидетельствовали многие, видавшие ее тогда, а также написанные с нее портреты, из коих явствует, что она была прекрасна и не имела никаких недостатков — разве что чуть-чуть великоватый и полноватый рот, часто встречаемый у австрийцев; хотя она происходила не из Австрийского дома, с коим ее не связывали никакие родственные узы, а из Бургундского. По сему поводу одна дама, бывшая при тогдашнем дворе, рассказала мне примечательную историю: однажды королева Элеонора, проезжая через Дижон, направилась говеть в тамошнюю картезианскую обитель и посетила почтенные могилы своих предков, герцогов Бургундских; она полюбопытствовала открыть их склепы и поглядеть на славные останки, ибо многие короли произошли оттуда. Иные так прекрасно сохранились, что она смогла различить черты лиц и, между прочим, очертания губ и внезапно вскричала: «Ба, я-то думала, что рты у нас от австрийцев, но теперь вижу, что мы унаследовали их от Марии Бургундской и других наших предков-герцогов из этого рода. Если еще увижу брата моего, императора, — не премину рассказать про то и ему». Поведавшая мне это дама уверяла, что слышала ее слова собственными ушами, и добавила, что такое открытие доставило названной королеве живейшее удовольствие, и недаром: Бургундский дом стоит Австрийского, ибо ведет свой род от одного из отпрысков французского рода, Филиппа Смелого, от коего унаследовал немалые богатства и достоинства, не говоря об отваге, поскольку не упомню, чтобы какая иная благородная ветвь дала бы подряд четырех великих и знаменитых властителей, сравнимых с герцогами Бургундскими. Конечно, меня могут упрекнуть, что мысль моя частенько уклоняется в сторону, но да простится этот грех мне, не поднаторевшему в искусстве писать толково и ладно.

Итак, королева Мария Венгерская была хороша собой, приятна и любезна, хотя в чертах ее сквозило что-то по-мужски грубоватое; однако на ложе любви это ей не вредило, равно как и на поле брани, и в иных делах, какие выпадали на ее долю. Брат ее, император, признавал за ней немалые достоинства и призвал к себе, поручив ей то же, что до нее Маргарите Фландрской — принцессе очень умелой и благоразумной, способной, правя в Нидерландах, мягкостью добиваться большего, нежели иной жестокими строгостями; а посему, пока она была жива, король Франциск не обращал оружия против ее провинций (хотя английский монарх и подвигал его к этому), уверяя, что не желает чинить обиды столь достойной принцессе, так расположенной к Франции; да к тому ж хотя мудрой и благоразумной, но при всем том несчастной, ибо с повторным замужеством у нее не заладилось: сначала не состоялся ее брак с королем Карлом VIII — и после обручения ей пришлось возвратиться домой к отцу, — затем, едва успев на ней жениться, умер ее второй супруг, Иоанн, сын короля Арагонского, оставив вдову беременной; но младенец тоже погиб почти тотчас после рождения; не много пользы принес и третий союз — с герцогом Филибертом Савойским, не давший потомства; недаром на фамильном гербе герцога красовался девиз: «Fortune infortune, fors une» (И доля — доля, и недоля — доля). Она покоится вместе со своим супругом в прекрасном и величественном монастыре в Бру, недалеко от городка Бург, что в Брессе; я видел ее могилу.

Так вот, эта королева Венгерская очень помогла императору, ибо он был один. Конечно, у него еще имелся брат Фердинанд, Римский король, однако у того хватало своих забот: ему угрожал сам великий султан Сулейман. А на руках у императора оставались еще итальянские дела, бывшие тогда в большом беспорядке; и немецкие, тоже отнюдь не в лучшем состоянии из-за турецкой и венгерской угрозы, да, сверх того, еще испанской (когда в Испании поднялся мятеж в правление господина де Шьевра); не говоря уже о том, что его беспокоили Индия, Нидерланды, Берберия и Франция — самый большой груз, тяготивший его плечи. Одним словом, чуть ли не половина целого света не давала ему покоя. А посему свою сестру, любимую им более прочих близких, он сделал верховной правительницей всех Нидерландов; там-то она прослужила ему верой и правдой двадцать два или двадцать три года; и уж не знаю, как он сумел бы обойтись без нее. В силу этого он безмерно доверялся ей в делах своего правления и, даже будучи сам во Фландрии, во всем сносился с нею, когда дело касалось подвластных ей земель; да и совет тогда собирался при ней и под ее началом — при всем том гостить у нее император любил и частенько к ней наведывался. Впрочем, также верно, что правительницей она была весьма искусной и оповещала его обо всем — в том числе о том, что говорилось на совете в его отсутствие, — и ее благонамеренность очень ему нравилась. Она успешно вела войны, как полагаясь на искусство подчиненных ей военачальников, так и сама возглавляя походы и проводя целые дни в седле, подобно благородным амазонкам.

Кстати, именно она первая в нашей Франции начала палить большие замки и дворцы, например в Фолламбре, где сожгла красивый и удобный охотничий дом, некогда построенный нашими королями; повелитель Франции был этим так расстроен, что не преминул отомстить ей, предав огню великолепное строение в Эно — тамошние бани, которые почитали одним из чудес света; ибо, по уверениям тех, кто успел их повидать в их первоначальном совершенстве, они помрачали своим величием все прекрасные здания, о каких я мог слышать, и даже пресловутые семь чудес, столь прославленные древними. Именно там она с блеском чествовала императора Карла и весь его двор, когда ее сын, король Филипп, приехал из Испании во Фландрию, чтобы встретиться с ней; празднество это было затеяно с такой роскошью и великолепием, что в те времена только и было слышно о las fiestas de Bains[72], как говорили испанцы. Помню, когда случалось мне оказаться в Байонне, какие бы великие торжества там ни устраивали — состязания с кольцами, турниры, маскарады, — какие бы траты ни совершались, старые испанские сеньоры утверждали, что они не могут сравниться с теми давними, запавшими им в память las fiestas de Bains, каковым была посвящена особая книга, выпущенная в Испании и примеченная мной. Достаточно