Когда Тревор хмурился, меж бровей у него возникала тоненькая линия. Казалось, ему немалых усилий стоило понимать настроения и мотивы, которые для большинства людей были бы очевидны. Зах догадался, что Тревор, вероятно, — самая странно приспособленная к жизни в обществе личность из всех, кого он когда-либо встречал.
— Расширяет сознание, так сказать, новые горизонты.
— Хочешь экседрина?
Вот что Зах больше всего любил в “странно приспособленных” людях: все, что приходило им в голову, обычно тут же вылетало у них изо рта.
— Нет, спасибо, со мной все в порядке, — сказал он; их взгляды встретились, и они оба расхохотались.
В головокружительной спешке, последовавшей за пробуждением и “утренним” сексом, они натянули одежду и поехали в город, с мыслью найти что-нибудь поесть. Вместо этого они оказались на складе “Кладбища забытых вещей”, бродили по сумрачным, пахнущим пылью проходам, оглядывали полки, набитые рухлядью и всяким домашним скарбом.
Зах глядел, как руки Тревора погружаются в бак с тряпьем по пятьдесят центов за штуку, выискивая только черные вещи и быстро их отбрасывая. Наконец он отобрал одинокую простую черную футболку. Заху захотелось схватить эти руки, повернуть, поцеловать ладони. Но “Кладбище забытых вещей” было полно старых работяг, в основном исправившихся пьяниц из Армии спасения, которой принадлежал склад. Зах решил, что они, пожалуй, привыкли к молодняку, выискивающему здесь прикиды и безделушки, но ему не хотелось привлекать к себе лишнего внимания. Черт. Местные жители — не просто христиане, они ведь наверняка еще и республиканцы. Появись тут добрый малый из ФБР с пушкой наголо, помахай перед ними бляхой, и они не только расскажут ему все, что он захочет услышать, они и задницу ему при этом вылижут. Чертовы почитатели Джона Уэйна, фанаты Джона Бирча — старая добрая глубинка.
— Почему ты хмуришься?
— Ох. — Он поднял глаза на лицо Тревора и забыл обо всем. — Так просто.
Их взгляды встретились вновь; на долгое мгновение они с тем же успехом могли быть в постели, запутавшись в потном одеяле, варясь в соках друг друга. Потом Тревор глянул куда-то за плечо Заха.
— Гляди, вон Кинси. Готов поспорить, он даст нам принять душ у себя дома.
— Может, еще и покормит?
— Может.
— Лови удачу.
Тревор схватил свой кофейник, а Зах — свой вентилятор, и, скользнув по проходам, они надвинулись на высокую спину Кинси словно две голодные кошки, знающие, к чьему крыльцу идти.
Сидя у кухонного стола, Кинси слушал грохот душа. Это продолжалось уже с полчаса, и хотя ванная находилась на другом конце коридора, окна кухни уже начинали запотевать. Если они намерены хоть сколько-нибудь еще продолжать, то лазанью из цуккини с грибами пора будет вынимать из духовки и ему придется съесть ее одному. В доме становилось невыносимо жарко и сыро.
Выйдя в коридор, чтобы включить кондиционер, Кинси услышал, как за дверью ванной ударяется о кожу вода, как гремит занавеска душа. Потом донесся еще какой-то звук, который мог бы быть смехом или всхлипом. Они занимаются любовью посреди пара и летящей воды? Они там плачут?
Он не взялся бы даже гадать, откуда взялась эта пренеприятная ссадина на губе у Заха или почему у Тревора нет при себе блокнота для рисования.
Кинси был удивлен, когда они подошли к нему на “Кладбище забытых вещей” — встрепанные, с горящими глазами, от них несло сексом и они были так же очевидно “вместе”, как если бы держались за руки. Секс не укладывался ни в одно из пророчеств, которые Кинси мог бы сделать о первой неделе пребывания Тревора в Потерянной Миле. Но он сам послал Заха на Дорогу Скрипок — ну и вот что получилось. Интересно, отвел ли он этим какую-нибудь беду или только подверг превратностям дома двух мальчишек вместо одного.
Со вчерашнего утра Кинси перестал доверять своему чутью — с того момента, как услышал, что Рима разбила машину и умерла на трассе на выезде из города. Это, наверное, случилось сразу после того, как она ушла из “Священного тиса”. Если бы он не был так занят этим дурацким “фирменным обедом”, если бы он дал себе труд поговорить с девочкой, задать нужные вопросы или, еще лучше, выслушать…
(— Выслушать? Задать вопросы? — бушевал и ругался на него Терри. — Хиппи чертов! Ты поймал эту сучку, когда она запустила руку в кассу, черт ее побери!
— Но может быть, если бы я дал ей денег…
— ОНА БЫ КУПИЛА ЕЩЕ КОКСА! Брось, Кинси! Брось, мать твою!)
Сердцем Кинси знал, что Рима была, вероятно, безнадежным случаем. Но ее глупая, бессмысленная смерть заставила Кинси спросить себя, как далеко могут простираться его добрые намерения, что он вообще может сделать для этих потерянных детей, которым он так хотел помочь стать на ноги.
Ладно, время покажет. Такова была неофициальная философия Кинси почти во всех делах, не требовавших его немедленного внимания.
Открыв дверцу духовки, он потыкал лазанью вилкой. С бледной зеленоватой поверхности поднялось мрачное облачко дыма. Лазанья была еще довольно сырой, но к тому времени, когда Тревор и Зах закончат то, чем они там заняты в ванной, она, пожалуй, пропечется. Нарезав хлеб, Кннси намазал куски маслом, открыл бутылку сладкого красного вина и начал варить кофейник крепкого кофе.
Помочь он им, вероятно, не может, но может хотя бы их хорошо накормить.
Зах смотрел на огромный зеленый ком еды на тарелке. Тревор ел не глядя, вилка в его руке автоматически поднималась и опускалась. Его собственный зеленый ком исчезал, смываемый чашка за чашкой черного кофе. Он вырос в детском доме; он, наверное, может съесть что угодно, что бы перед ним ни поставили.
