него в голове, а ты вот погребен в этом склепе и пялишься на двадцатилетней давности посмертное пятно брата, которого у тебя почти что не было времени узнать.
А другая часть отвечала: У всех нас есть места, где нам нужно быть.
Стянув через голову футболку с Вертящимся Диском и не глядя бросив ее на пол, он растянулся на матрасе Диди. Когда он устраивал голову в центре кровавого пятна, от обивки поднялось облачко затхлой пыли. Обивка под его щекой была сухой и жесткой и пахла только старостью с каким-то слабым кисловатым привкусом — словно память о протухшем мясе. Он зарылся лицом в пятне, развел руки, будто для того, чтобы обнять его.
Откуда-то из глубин комнаты донесся слабый хлопок, потом, шум, с каким падает на пол что-то тяжелое. Тревор непроизвольно дернулся, но не оглянулся. Он не был уверен, хочет ли он увидеть, какой еще сюрприз преподнес ему дом. Еще не время. Что, не можешь мне дать даже минутку с Диди? подумал он. Мне даже этого нельзя, прежде чем я снова стану думать о тебе?
Но теперь он знал, что не он сдает карты, во всяком случае — не все. Он пришел сюда, чтобы узнать. И что бы там оно ни было, оно его научит… чему-то. Опершись на локоть, он обернулся на угол возле шкафа, из которого раздался звук. У кудзу, будто вывалился из виноградника, лежал небольшой темный предмет, Он был около фута длиной и наполовину погружен в тень. Тревор попытался сказать себе, что это может быть все что угодно. Палка. Случайная деревяшка.
Молоток.
Подойдя к молотку, он остановился и смотрел на него долго-долго, потом наконец наклонился, чтобы подобрать. Крепкая деревянная ручка поцарапана и вся в темных потеках. Сам молоток казался теплым на ощупь. Ржавые молоток и гвоздодер покрыты тончайшим осыпающимся бурым веществом, будто порошкообразным мхом, будто высушенными лепестками. Он коснулся вещества, растер его между пальцами. Растертый прах на ощупь походил на пыль или, может, песок. Светло-бурый, как край кровавого пятна. Он вспомнил, как читал где-то, что ткани человеческого тела со временем становятся того или иного оттенка бурого. Бурый — цвет любой кожи, цвет отбросов и мусора, цвет гниения.
Причина смерти: удар тупым предметом…
Тревор понятия не имел, что сталось с молотком, убившим его семью, но знал, что орудие убийства не могло остаться в доме. Его должны были забрать как улику, сфотографировать, наверное, даже приложить к дырам в черепах, чтобы доказать, что это действительно орудие убийства. Вот как это делается. Тем не менее он так же твердо знал, что это тот самый молоток.
Тревор долго стоял, вертя в руках молоток. Он чувствовал, как из глаз его скатились несколько слезинок, медленно прокатились до рта или упали с подбородка, однако большую часть своих слез он выплакал прошлой ночью у Кинси. Теперь ему начинало казаться, что над ним насмехаются или его дразнят. Вот он, молоток. Что ты можешь им сделать?
Этого он пока не знал.
Но когда из гостиной донесся шум, — не потрескивание или скрип дома, к этим звукам он уже начал привыкать, а определенно звук шагов, — он круто развернулся и, сам того не сознавая, занес молоток.
А услышав незнакомый голос, Тревор стремительно и беззвучно метнулся к двери.
— Вот черт! Надо мне вернуться в магазин, пока не полило. Скажи Заху, мы с ним еще потом увидимся. Если он решит остаться.
Коротко отсалютовав Кинси, который, стоя на коленях, сдирал со сцены недельные наслоения серебряной клейкой ленты, Терри покинул “Священный тис”. Несколько минут спустя Зах вышел из туалета — лицо и руки его были свежевымыты, а темные ресницы еще блестели от воды, — поправляя очки на переносице узкого носа.
— Дождь идет, — сообщил он Кинси.
— Я услышал. А ты откуда знаешь?
— Потолок протекает. Я подставил мусорное ведро. Со вздохом Кинси сдвинул назад шляпу и продолжил сдирать ленту.
— А Терри ушел? Я собирался спросить у него, не знает ли он, где можно остановиться.
— Он пустит тебя в свободную спальню, если ее не занял Р. Джи. Можешь спать у меня на кушетке, если сделаешь мне одно одолжение. Я сам собирался это сделать, но нужно остаться здесь и удостовериться, что клуб не затопит. Домовладелец отказывается чинить трубы, и иногда ливень сам к нам приходит.
В руках у Заха была открытая бутылка “нацбогемы” — он прихватил ее из холодильника, бросив на прилавок два доллара прежде, чем Кинси успел спросить кредитную карточку. Судя по виду, Зах никуда не спешил, и вполне охотно согласился:
— Конечно.
— Тут один парень живет в заброшенном доме на другом конце города. — Кинси коротко рассказал о Треворе, не вдаваясь в детали, как и почему он оказался в том доме. — У него нет ни воды, ни электричества. Я захватил для него кое-что из дому — одеяла, кипяченую воду, немного еды. Как по-твоему, сможешь ему это отвезти?
— Ладно, — кивнул с сомнением Зах.
— Он не кусается.
— Какая жалость! — Зах увидел озадаченный взгляд Кинси. — Извини. А что он делает в заброшенном доме?
— Он сам тебе расскажет, если захочет. Тревор тебе понравится. Он жил в Нью-Йорке, так что вы двое сможете сравнить впечатления об этой ядовитой заразе.
Зах прошел за Кинси за бар, чтобы забрать коробку с припасами. Кинси заметил, что руки у Заха беспокойные, нервные, а тонкие пальцы все время что-то вертят: вот они пробежались по клавишам счетной машинки, поиграли телефоном. Однажды Зах даже потянулся к клавишам кассы, но тут же отдернулся, будто сообразив, что это будет невежливо. Мальчишку словно притягивали всякие переключатели и кнопки. Он удерживался от того, чтобы и впрямь на них понажимать, но гладил и
