— Но я точно вас не знаю? Вы, случаем… не… не Роберт Мак-Ги? “Карикатурист, взорвавший черепушку американского андеграунда”, по словам самого святого Крамба?.. Но нет, конечно же, нет. Только не в Потерянной Миле. Как глупо с моей стороны, извините.
Он отворачивался — и папа не собирался ничего говорить. Тревор не мог этого вынести. Ему хотелось подбежать к высокому молодому человеку и закричать в доброе любопытное лицо: Да, это он, это Роберт Мак-Ги, и он все то, что вы говорили, а еще он МОЙ ПАПА! В это мгновение Тревору казалось, что его вот- вот разорвет от гордости за отца.
Но мамина рука сжалась у него на плечах, удерживая его на месте. Длинный наманикюренный ноготь предостерегающе постучал по его плечу и он услышал ее тихое:
— Ш-ш-ш!
И папа, Роберт Мак-Ги, Бобби Мак-Ги, создатель сумасшедшего, жуткого и прекрасного комикса “Птичья страна”, чьи рисунки появлялись вместе с работами Крамба и Шелтона в “Зэп!”, в лос-анджелесской “Свободной прессе” и в “Ист-Виллидж Азер” и в двух десятках других газет по всему континенту… кто получил приглашение из Голливуда и отказался от него, который однажды нарисовал тот самый Голливуд в виде гигантского раздувшегося от крови клеща, еще цепляющегося за сгнивший труп собаки с табличкой Искусство… у кого когда-то была твердая рука и чистейшее, едкое видение…
Папа только покачал головой и отвернулся.
Сразу за центром Потерянной Мили от Пожарной улицы отходит дорога, которая, бесцельно петляя, в. конце концов теряется среди заросших кустарником полей. Поля здесь почти что бесплодны, почва перестала плодоносить — большинство полагает, что это от запаханности и отсутствия смены посевных культур. Только старожилы все еще говорят, что поля прокляты и что некогда их запахали с солью. Хорошие земли лежат по другую сторону города и обращены к Коринфу, там, где заброшенное депо и густые леса. Пожарная улица переходит в автостраду 42. Шоссе, отходящее влево, вскоре превращается в гравийную дорогу, потом в проселок. Эта беднейшая часть Потерянной Мили называется Дорога Скрипок.
Лучшие жилища там — это обветшалые усадебные дома, разбросанные постройки с высокими потолками и огромными прохладными комнатами. Большинство из них было заброшено или продано давным-давно, еще когда урожаи стали плохими. Хуже этого только алюминиевые трейлеры и лачуги из толя с их пыльными дворами, задыхающимися от сломанных игрушек, ржавеющих остовов автомобилей и прочего хлама, неряшливо охраняемые шелудивыми собаками с выступающими ребрами.
Там, за городом, здорово лишь то, что не приручено: странные деревья, чьи корни находят себе пропитание глубоко под выработанным слоем почвы, случайный розовый куст, превратившийся в сплошные колючие заросли, неостановимый кудзу. Как будто природа решила отвоевать у людей землю.
Тревор почти влюбился в эти места. Именно здесь он обнаружил, что он может рисовать, даже если этого не может папа.
Мама поговорила в городе с агентом по недвижимости и подсчитала, что они могут себе позволить снять на месяц одну из ветхих развалюх на Дороге Скрипок. А к тому времени, сказала мама, она подыщет себе работу в Потерянной Миле, а папа начнет рисовать. И конечно, через несколько дней после того, как они перетащили вещи в дом, магазин готовой одежды нанял маму продавщицей. Работа неинтересная — она не могла ходить на работу в джинсах, так что приходилось выбирать между единственной юбкой с набивным индейским орнаментом и блузкой или единственным лоскутным платьем, — но она ходила на ленч в городскую столовую и иногда оставалась на чашку кофе после смены. Вскоре она встретила кое-кого из ребят, которых они видели у входа в магазин грампластинок, и их знакомых.
Если бы она смогла поехать в Рейли или Чейпел-Хилл, сказали они маме, она могла бы неплохо зарабатывать, позируя в художественных студиях в университете. Поговорив с Кинси в гараже, мама условилась о выплатах в рассрочку. Неделю спустя у “рэмб-лера” появился новенький мотор, мама ушла из магазина одежды и стала ездить в Рейли по нескольку раз в неделю.
Папа-расставил свои вещи в крохотной четвертой спальне в задней части дома: туда переехали беспорядочная куча тушечниц, старые и новые кисточки и чертежный стол, единственный предмет мебели, который они привезли с собой из Остина. Папа уходил туда каждое утро после маминого отъезда, закрывал за собой дверь и проводил там большую часть дня. Тревор понятия не имел, рисует он или нет.
Но Тревор рисовал. Когда мама распаковывала машину, он нашел старый папин альбом для набросков. В нем не хватало большей части страниц, но несколько чистых листов все же оставалось. Днем Тревор обычно выводил Диди на улицу поиграть — мама заверила его, что до Дьяволова Пятачка отсюда больше сорока миль, так что он может не бояться, что случайно набредет на вышагивающего бормочущего демона.
Когда Диди спал — что в последнее время он делал все чаще и чаще, — Тревор бродил по дому, рассматривая голые доски пола и стены в потеках воды и спрашивая себя, любил ли кто-нибудь когда- нибудь этот дом. Однажды он обнаружил, что сидит взгромоздившись на один из доставшихся им с домом расшатанных стульев в полутемной убогой кухне, держит в руке фломастер, а на столе перед ним — блокнот. Он понятия не имел, что собирается нарисовать. Он даже, не думал раньше о рисовании — это было чем-то, что делал папа. Тревор помнил, как карябал цветными мелками на дешевой газете, когда ему было столько же, сколько Диди, выводил роскошные круглые головы, прямо из которых торчали палочки- руки и палочки-ноги. Вот этот круг с пятью точками — мама, вот этот — папа, а вот этот — я. Но он не малевал по меньшей мере год — с тех пор, как перестал рисовать папа.
Папа однажды сказал ему, что весь фокус в том, чтобы не думать об этом, во всяком случае — не в альбоме. Просто нужно найти связующую нить между рукой, сердцем и мозгами и посмотреть, что получится. Тревор снял колпачок с фломастера и опустил его кончик на безупречную (хоть и несколько пожелтевшую) страницу блокнота. Чернила начали расплываться, образовав на бумаге маленькую растекающуюся точку, крохотное черное солнышко в бледной пустоте. Потом медленно-медленно рука Тревора начала двигаться.
Вскоре он понял, что рисует Сэмми-Скелета, персонажа из папиной книги “Птичья страна”. Сэмми был сплошные прямые линии и острые углы — рисовать совсем просто. Лицо — наполовину хищное, наполовину горестное; длинное черное пальто, висящее на плечах Сэмми парой сломанных крыльев; паучьи руки, длинные худые ноги и преувеличенные вздутия коленных чашечек Сэмми под черными штанами гармошкой — Джанки начинал приобретать облик.
Тревор отстранился, чтобы поглядеть на рисунок. Разумеется, он был далеко не так хорош, как папин Сэмми; линии не были прямыми, черная ретушь напоминала скорее небрежные каракули. Но это был уже и не кружок с пятью точками. В нем сразу можно было узнать Сэмми-Скелета.
Папа узнал его, как только вошел в кухню.
