вздыбленной лентой асфальта; в зеркале заднего вида мерцали звезды; луна бледно подсвечивала рваные края облаков. Сначала ночь была темной, потом – когда выглянула луна – стала светлой, потом опять темной.
Ночь Хэллоуина. Не самое лучшее время для путешествий. Кто знает, что несется во мраке вровень с их «тандербердом»? Чьи сверкающие глаза следят за ними из темноты? Дух даже проверил, плотно ли закрыто его окно. В такую ночь надо держаться настороже.
Проезжая мимо дома мисс Катлин, Дух заметил одинокую свечу в окне у переднего крыльца. Мисс Катлин знала, что сегодня ночью лучше не выходить из дома. Крошечный огонек у нее в окне дарил тепло добрым духам и отпугивал злых.
Духу вдруг захотелось – до боли, до ломоты в костях – оказаться сейчас в доме мисс Катлин, лежать в теплой кровати в комнате для гостей на хрустящих накрахмаленных простынях. Когда он был маленьким, он провел в этой комнате немало ночей – то дремал, то просыпался и прислушивался к разговору мисс Катлин и бабушки в соседней комнате. Иногда они говорили о странных вещах, которых он не понимал и которые его пугали; называли загадочные имена, которые он не мог вспомнить наутро, просыпаясь от яркого света солнца. Астарот. Кажется, было что-то похожее. Или это был Азафетид? Иногда, как и все старые женщины, они говорили о рецептах домашних блюд, о своих взрослых детях и о мужьях, либо сбежавших, либо давно покойных. Но Дух все равно ловил каждое слово и старался сохранить его в памяти, как другие мальчишки хранят разноцветные камушки и ослепительно синие осколки ракушек.
А иногда… иногда они говорили о нем. И вот тогда он прислушивался так старательно, что казалось, сейчас у него просто отвалятся уши от напряжения.
– Ему будет трудно, Деливеранс, очень трудно. У мальчика слишком сильный дар. – Это была мисс Катлин. Она имела в виду его, Духа. Дар – это то, что он знает и чувствует без посторонней подсказки. То, что он, по идее, не может знать. Дар – это то, о чем не расскажешь первому встречному. Дар – это то, о чем знает бабушка.
– Я знаю, Катлин. Каждому, у кого есть дар, очень трудно. И особенно такому искреннему и открытому человеку, как мой Дух. Он не умеет лгать. У него все написано на лице. – Это уже бабушка. У нее голос тише и мягче, чем у мисс Катлин. И то, что она говорит, тоже кажется мягче. – Но я верю, что он будет использовать этот дар так, как надо. Он никогда никого не обидит и никому не сделает больно. – Она понизила голос. – Меня беспокоит другое: что он сделает больно себе. Он всю жизнь будет чувствовать боль других. Представь, сколько нужно силы, чтобы выдержать и не сломаться под этим грузом.
Дух резко проснулся и вскинул голову. Он задремал под усыпляющий шелест тихих голосов из прошлого, под ночную дорогу, под бесшумное шевеление духов, плывущих в ночи между вечерними сумерками и рассветом. Проезжая мимо кладбища за Коринфом, он заметил, что надгробные камни светятся в темноте и клочья густого тумана струятся вверх от холодной земли.
Он почувствовал, как шевелятся волоски у него на затылке. Покойся с миром, – сказал он туману. Эти могилы были совсем не опасны. Даже если там бродят духи, все равно это люди. Люди, которым, наверное, тоже страшно – потому что их тела гниют в земле и превращаются в прах. Они боятся и, может быть, злятся. Они мертвые, да. Но это все равно люди. Они ничего не сделают ни ему, ни Стиву. В отличие от других. От живых чудовищ.
Дух подумал про Майлса Колибри. Может быть, Майлс тоже бродит в ночи? Может быть, его дух парит на ночных ветрах, как рев морских волн? И вернется ли он на рассвете к себе в могилу, призванный криком петуха или далеким паровозным свистком, что ворвется в холодное утро пронзительным воплем? Дух попробовал потянуться сознанием в ночную мглу – туда, где его могут услышать Майлс или мисс Деливеранс.
У него ничего не вышло. По крайней мере не сразу. Но через час, когда Дух вырулил на федеральное скоростное шоссе и проехал границу с Южной Каролиной, Стив зашевелился, издал тихий стон и сказал:
– Какого хрена ты делаешь за рулем? Это вообще-то моя машина.
За рулем, на пустынной ночной дороге, Стив себя чувствовал просто прекрасно. Они остановились у круглосуточной придорожной закусочной, и четыре чашки горького крепкого кофе сделали свое дело – сняли похмелье и почти что убили головную боль. Потом он включил радио и всю ночь слушал старый классический рок, подпевая достаточно громко, чтобы не заснуть за рулем, и достаточно тихо, чтобы не разбудить Духа.
Все это было просто замечательно. Но больше всего ему нравилось, что они снова в дороге. Сейчас он не думал про Энн, или про зеленоглазого Зиллаха (этого гребаного мудака, как он всегда его мысленно называл), или про Новый Орлеан. Он не вспоминал эти последние месяцы, когда его жизнь превратилась в сплошное дерьмо. Он вообще ни о чем не думал. Он просто открыл окно и подпевал песням на радио, чувствуя, как ветер треплет его волосы, а дорога смывает всю грязь у него с души. С каждой милей гнетущая тяжесть отступала все дальше и дальше. Он себя чувствовал легким как перышко. Господи, он мог бы ехать так вечно. Потому что он знал, что его ждет в конце пути: снова Энн, снова ее ложь и злоба, снова ярость и боль. Но дорога – это настоящее.
Но постепенно пьянящая радость сменилась смутным беспокойством.
Впрочем, эта проблема решаема. Достать деньги можно. Это опасно, да. Это занятие для уродов. Но зато это легко. Главное – знать как.
Стив стал внимательнее смотреть по сторонам. Сейчас по обеим сторонам дороги тянулись бесконечные магазины подержанных автомобилей, в свете бледных оранжевых фонарей ряды старых автомобилей походили на доисторических мастодонтов из черно-белых фильмов. Потом было депо, железнодорожные рельсы сплетались, словно детали какой-то таинственной головоломки из железа и дерева, вагоны отбрасывали длинные прямоугольные тени. А потом… вон там, впереди… как раз то, что нужно. Крошечная автозаправка, закрытая на ночь. А снаружи, у входа в контору, тускло светится автомат с кока-колой. Еще старой модели. Которую легче взломать. Стив остановился и выключил фары.
– Не надо, – сонно пробормотал Дух.
