хрусталь в комнате, – ...КО ВСЕМ... ЧЕРТЯМ!

Тран распростерся на китайском ковре и зарыдал. Джей понятия не имел, что делать. Он не раз видел, как плачут юноши, но только по его собственной воле. Он наблюдал ошеломленно. Наконец плечи Трана перестали содрогаться; из глубины нутра больше не прорывались всхлипы; он свернулся на боку, подобно эмбриону, спиной к Джею. На фоне рыже-золотого ковра волосы обрели лоск обсидиана.

Если бы Джей сел рядом с ним, Тран позволил бы погладить густую россыпь волос, слизать слезы с лица, раздеть его и отыметь прямо здесь, на полу. Джей знал это с такой же точностью, как анатомию человека. Но он не мог заставить себя приблизиться к нему, только не после такой сцены. Тран показал, как он непредсказуем, а непредсказуемые люди опасны.

Поэтому он продолжать сидеть в кресле, уйдя в свои мысли, продолжая ощущать вес Трана у себя на коленях. А мысли сами пришли к делам прошлой ночи. К тому времени как Тран подал голос, Джей почти забыл о его присутствии.

– Прости меня, – мягко сказал Тран. Затем он перевернулся на спину и уставился в потолок. – Нет, на хрен. Мне надоело извиняться перед всеми за вещи, которые вне моей власти. Я пришел сюда, потому что надеялся поплакать тебе в плечо, забыть печали в хорошем оргазме. – Он наклонил голову, чтобы взглянуть на Джея. Тот смотрел на него молча, не шевелясь, и через несколько секунд Тран продолжил: – Я знаю, что рано или поздно сойду с ума. Понимаешь, уже с весны в моей жизни все бессмысленно. Причина тому – парень, чей голос ты только что слышал по радио. Он был моим бойфрендом полтора года. Моим первым бойфрендом. Моим первым любовником. Затем он... – На лице чуть снова не проступили слезы, но Тран подавил их. – Он заболел. И он пытался убить меня.

Последняя фраза вывела Джея из ступора.

– Он пытался убить тебя?

– Он хотел вколоть в меня свою кровь, – выдал Тран, задержав дыхание. – Мы оба потребляли героин. Не так чтобы серьезно, просто пару раз. Бросили задолго до анализов на ВИЧ. У него был положительный, а у меня... нет. Мы всегда соблюдали крайнюю осторожность. Но однажды утром я проснулся, а он выложил свои машинки и иглы... и набрал полный шприц крови из вены... собирался всадить его в меня.

Я просто посмотрел ему в глаза и сказал: «Люк, что ты делаешь?», а он ответил: «Я хочу, чтобы ты любил меня вечно», – и заплакал. Я боялся протянуть к нему руку, ведь он до сих пор держал шприц. Поэтому я сидел и наблюдал, как он рыдает. Через некоторое время он позволил мне забрать шприц. Я не знал, что со смертельной штукой делать, поэтому всунул в пустую бутылку из-под колы с закручивающейся крышкой и залепил горлышко изолентой. Я до сих пор ее храню.

– Зачем? – спросил Джей, хотя и так знал ответ.

– Потому что там часть его. Почти последняя вещь, которую он мне дал. Я не мог просто взять ее и выкинуть. К тому же там вирус.

– Никогда не знаешь, когда тебе понадобится оружие. Тран согласился едва заметной улыбкой.

– Люк всегда носил в сапоге нож. Когда он заразился, то сказал, что если кто-нибудь займется с ним сексом, то он резанет себе по запястью и зальет любовнику глаза кровью.

– Он правда на такое способен?

– Еще бы.

Джей не знал, что добавить, и промолчал. Скоро Тран заговорил сам:

– Тебе, наверно, интересно, как я вообще с ним связался.

– Не особо.

Тран, видимо, не услышал ответа.

– Я как-то пытался убедить себя, что он раньше таким не был, что он изменился, когда подцепил ВИЧ. Но это не так. Люк всегда был сумасшедшим. В нем чувствовалось внутреннее стремление к насилию. Он несравненный писатель, неподражаемый собеседник. Он знает, как красиво выразить любую вещь. Но даже до положительного анализа, каждый день своей жизни он ненавидел этот мир. Часто повторял, что ему хочется проснуться однажды утром и не чувствовать злобы – хотя бы один день. Однако он не мог.

А теперь Люк – ведущий на нелегальной радиостанции. Это произошло уже после нашего разрыва, поэтому я не знаю, где она расположена и кто еще там работает. Зато о нем известно каждому. Он взял псевдоним Лаш Рембо. Я часто слышу, как его обсуждают в Квартале, но сам боюсь вступать в такие разговоры, не дай бог кто-нибудь догадается, кто такой Лаш на самом деле. Иногда он проповедует человекоубийство, уничтожение людей с нормальной ориентацией. Самцов и самок, как он их называет. Политиков, евангелистов и прочих – обычных людей тоже, любого, кто его раздражает. Им бы влет занялась Федеральная комиссия по связи. Я не хочу, чтоб его арестовали. Не хочу, чтоб он умер в тюрьме.

– Тебе не все равно?

Тран задумался, затем покачал головой.

– Нет. Хотя я не хочу снова увидеть Люка, но мне не безразлично, что с ним будет. Он самый умный человек, какого мне доводилось встречать, и единственный, кого я любил. Я пожелал бы ему счастливой жизни... но теперь могу пожелать лишь достойной смерти.

Достойной смерти. Выражение показалось Джею необычным. Он понимал, что лишал людей жизни явно не самым достойным образом, но именно поэтому извлекал из процесса удовольствие. Такие взгляды оказались для него новы. Большую часть времени он проводил в раздумьях над тем, как заманить кого- нибудь, замучить до смерти, наиграться с мертвым телом, вспоминая детали. Джея не интересовало, что им движет. У него просто была тяга, почти всю жизнь, мечта, осуществленная почти десять лет назад. Иногда страсть возрастала, и он за тот же самый срок находил не одного, а двух или трех парней. Иногда стихала, и Джей месяцами только фотографировал гостей и отпускал, не тронув, с деньгами в карманах. Однако рано или поздно влечение возвращалось, и наступал долгий период, когда пришедшие прописывались у него навсегда.

Тран встал и потянулся. Между краем рубашки и ремнем появилась полоса гладкой золотистой кожи без единого волоска. Джею захотелось прильнуть к ней губами, раздразнить языком, затем впиться зубами и разодрать до крови, почувствовать горячее мясо, взбитую сущность жизни. Желание вспыхнуло в животе, засосало нутро, мошонка поджалась. Он не шевелился, едва дышал.

– Не возражаешь, если я пойду умоюсь? Я, должно быть, ужасно выгляжу.

– Вдоль по коридору, – выдавил Джей замлевшим языком.

Тран вышел. Жажда немного стихла. Джей ощутил острую боль в руках и тут заметил, что крепко сжал кулаки и ногти впились в ладони. Он протер глаза, вытер пот над верхней губой. Что у меня здесь творится, подумал он. Это был самый опасный гость, какого он когда-либо впускал в дом. Может, родители Трана и выгнали его утром, но они запросто могут пойти искать его через пару дней, если не через пару часов.

Неизбежно рождалось стремление обладать столь красивым созданием. Однако, выслушав горькую историю Трана, Джей понял, что ему почти нравится этот парнишка. С ним еще никто не был так откровенен. Встречались такие, кто искренне верил ему из-за своей тупости, утопая в обмане. Бывало, к Джею относились с явным подозрением с момента первого прикосновения и до потери сознания. Однако никто не взвешивал варианты и не делал осмысленного решения довериться ему, как Тран.

Тран не видел в Джее легкую добычу или потенциального папеньку-спонсора, как большинство юношей. Он вел себя как с другом. У Джея никогда раньше не было живого друга, и он не знал, что с ним делать. Игравшие с ним в детстве мальчики быстро отворачивались от него, вели себя настороженно и часто злобно, потому что их приводили к Джею матери, видевшие в нем ребенка из богатой хорошей семьи.

Гости становились друзьями только после смерти, но тут все по-другому: они навсегда оставались с ним, потому что не могли уйти. Живой человек делает выбор сам. Мумифицированные головы и отбеленные кости не думают об измене. Все юноши Джея становились частью него. Они с ним навеки, они плоть его плоти, они любят его изнутри.

Он тихо сидел, дожидаясь возвращения Трана.

Тран обдал лицо холодной водой и дождался, пока она стечет, глядя на себя в огромном зеркале над раковиной. Уборная Джея была оформлена черно-белыми квадратами: мелкими на стенах, крупными на полу. Полка, умывальник, полотенца, занавеска для душа, зубная щетка, что сохла в хрустальном стакане, – все черного цвета, унитаз и ванна – из безупречно белого фарфора. На блестящей поверхности дна раковины – бусины воды, но ни одного заблудшего волоска. Кругом ни книг, ни журналов, даже почти нет средств личной гигиены, кроме куска белого мыла, рулона белой туалетной бумаги и