В другой жизни, в его старой жизни, Сорен мог бы быть именно таким великосветским потаскуном. Но в теперешней у него уже год как положительный анализ на ВИЧ, который обнаружился через неделю после его восемнадцатилетия. Добро пожаловать в реальность, малыш. Как тебе быть взрослым? Не волнуйся, это с тобой ненадолго. Хотя у него пока не появилось симптомов, взгляд уже покрылся глянцем, затуманились глаза, серые, огромные для лица со столь тонкими чертами. В природной безмятежности проскальзывало состояние потрясения. Его псевдоним на радио – Стигмат.

Несмотря на прилизанную внешность, Сорен был великолепным техником, способным за час заставить работать любое непокорное оборудование плавучего театра. Он годами посылал пиратские сигналы на ультракоротких частотах, а радиоволну «ВИЧ» основал несколько месяцев назад, когда услышал, как представитель правых в эфире заткнул рот госпитализированному больному СПИДом, который заявил о распространении ложной информации.

Сорену был нужен ведущий, такой же ярый и бойкий, как его противники. Он нашел Люка через немногочисленную сеть знакомых. Хоть тот никогда и не работал на радио и ему поначалу сильно не понравились внешность Сорена и его манера держаться, Люк ухватился за идею. Это был шанс развязать язык Лашу Рембо без надобности его редактировать. Шанс излить свой несменный гнев. В нем закипала ярость, давая силы, однако, достигнув определенного предела, она начала глодать душу, и он едва соображал, что делал. Сорен прав насчет песни. Билли выплеснула в нее все свое одиночество, все несбывшиеся надежды, всю печаль сердца наркоманки, в песню о любви, посвященную умершему любовнику, и она получилась истинно сокрушительной.

– Разве ты не знаешь истоки этой песни? – спросил Люк. Сорен покачал головой. Мелодия почти закончилась, и Люк наклонился к микрофону: – Небольшая предыстория композиции. Она написана венгерским композитором, который впоследствии наложил на себя руки, оставив миру свое музыкальное произведение. Его первая запись спровоцировала многих людей к самоубийству и была запрещена в Венгрии. Затем ее перевели и дали исполнить Билли... хорошая мысль, ребятки. Если вам захочется поднять себе настроение, послушайте старушку Билли. Люди прыгали с крыш и вышибали себе мозги из пистолетов, а копы находили на проигрывателе ее пластинку. В итоге пришлось перестать крутить ее на коммерческом радио. Это единственная в истории песня, на которую наложили запрет лишь потому, что она слишком грустная... дважды.

Люк взял у Сорена косяк, звучно-свистяще затянулся в микрофон.

– Лакомое дерьмо, – проговорил он в наркотическом опьянении, не дыша. – Что это, доморощенная трава с Миссисипи? Хоть на что-то годен этот хренов пустырь. – Люк сладостно выдохнул. – Эй, Стигмат, знаешь, почему глава Миссисипи отказался дать деньги клиникам на изучение СПИДа? Хорошая шутка. Он сказал, что СПИД – поведенчески обусловленное заболевание и обычные налогоплательщики не обязаны на него тратиться. Зачем выкидывать честно заработанные американские денежки на гомосексуальный ген?

Он на секунду остановился, чтобы дать мысли впитаться.

– Тогда я отправил письмо нашим законодателям и сказал, что хочу получить обратно доллары, уплаченные мной на проведение исследований в области врожденных дефектов, препаратов против бесплодия, выкидышей... всего, что имеет связь с воспроизведением здорового человеческого плода. Я решил, что раз уж беременность – поведенчески обусловленное состояние, чью моральность – или аморальность – я порицаю, то мне не следует вкладывать средства в мерзкие дела размножающегося люда. И угадайте, что мне ответили?!

Люк нажал «воспроизведение» на кассетнике. Рычание гитар возвестило об излюбленной новоорлеанской полупанковской группе «Обслуживание с улыбкой».

«Меня отье... отъе... ОТЪЕБАЛИ!!!» – захрипел вокалист на фоне застывшей стены гитарного звука. Хотя песня покрывала темы столь же разнообразные, как виды увечий полового члена или отчетность Налогового управления США, длилась она не более полутора минут. Когда замолкла музыка, тотчас вступил Люк.

– Прям в десятку: меня отъебали, вас отьебали, всех так вот запросто... наебали! У вас на прошлой неделе был отрицательный анализ? Мои поздравления! Вам не надо волноваться как минимум полгода? Упал груз с плеч, да? Сердце возрадовалось?

Я Лаш Рембо, и я не собираюсь ни затыкаться, ни подыхать. Однако мои кишки взбухают, и лимфоузлы бешено пульсируют, поэтому я прервусь, чтобы удолбаться до одурения со Стигматом и капитаном. Вот вам целый диск. Он должен поднять вам настроение. Люк поставил «Стену» «Пинк Флойд», отодвинул дешевый алюминиевый стул и покинул пульт. Сорен с капитаном Джонни Бодро стояли на палубе, облокотившись о перила, и передавали друг другу косяк. Плавучий театр был творением Джонни. Он смастерил его из маленькой баржи, добавив двигатель для подвижности, перила на тот случай, если кто-то станет блевать, и водонепроницаемую обшивку для радиоаппаратуры Сорена.

Сорен был выходцем из старой новоорлеанской семьи с девятью тетками, каждую из которых звали Марией, и с кучей денег, по крайней мере по стандартам местной богемы. Ныне та часть его дохода, что не тратилась на радиостанцию, отправлялась на нужды профилактики заболеваний. Он свято верил в народные средства. Люк не верил, что от трав и амулетов может быть хоть какой-то толк, однако этикет зараженного вирусом диктовал уважительное отношение к чужим заблуждениям. Что бы ни помогло тебе пережить ночь – мультивитамины, сила воображения или медленный яд ацидодеоксимидина, – не подлежит осквернению ни критикой, ни насмешками. Оно, конечно, не всегда было так, но Люк охотно поддерживал традицию, покуда к нему относились с равной вежливостью.

Лодка покоилась на безмятежных водах заболоченного рукава реки, на верхушках деревьев начинало рассеиваться солнце, озаряя болото мягким зеленовато-золотым светом. Именно в этот момент Люку обычно начинало казаться, что неким чудодейственным образом у него все будет хорошо. Сорен нарушил его настрой, пихнув в локоть:

– В группе поддержки появился новый парнишка, который хочет с тобой встретиться. Он прочел все твои книги.

– Ты что, сказал ему, что я диджей на твоей пиратской радиостанции?

– Конечно, нет, Лукас. – Сорен умел при желании невероятно пошло произносить имя, данное человеку при рождении. – Никто в группе не знает, что я управляю радиоволной «ВИЧ». Не буду же я хвастать на каждом углу своей нелегальной деятельностью. Я просто между делом упомянул, что знаком с тобой.

– Пошли его на книжные развалы. У них есть все мои издания уже с автографами.

– Он хочет встретиться с тобой, Люк. Хочет пригласить тебя выпить коктейль в Квартале. Ему двадцать лет, здоровый, полукровка-японец. И поскольку я знаю, какой ты рисовый король...

Люк выгнул спину и злобно посмотрел на Сорена.

– Я никакой не рисовый король, и перестань меня так называть.

– Ла-а-адно, – цинично вытянул Сорен. – Но поскольку последний твой парень был вьетнамцем, а предыдущий – лаосцем и ты сказал в каком-то интервью, что предпочитаешь отдыхать в Бангкоке...

– Я ни разу не был в Бангкоке, идиот. Это была просто шутка.

– Принятие желаемого за действительное, ты хочешь сказать.

– Лучше заткнитесь и передайте мне косяк, – вмешался Джонни Бодро, добродушный здоровяк из племени кахунов, который знал водные пути и заводи болотистой местности так же хорошо, как Люк – Французский квартал или Кастро.

Как большинство индейцев, Джонни был темноволосым и светлокожим, хотя легкий загар едва скрывал мелкую малиновую сыпь, покрывшую лицо, верх груди и руки.

Хотя Люк никому не говорил, он ощущал перед сыпью навязчивый, питаемый тщеславием страх. Джонни было все равно. Даже когда она распространилась на лоб, он продолжил зачесывать свои длинные волосы назад в небрежный хвост, вместо того чтобы прикрыть лоб, как сделал бы Люк. Единственной уступкой несовершенству кожи была фуражка, которую он носил козырьком вперед, чтоб скрыться от солнечного света. Скоро рак перейдет на внутренние органы, и Джонни придется выбирать между выжигающей химиотерапией, медленной смертью, и дулом своего старинного револьвера с перламутровой рукояткой, который он всегда держит при себе.

– Так все же, – произнес Сорен, отбросив насмешку о рисовом короле, – что мне сказать Томико?

– Скажи ему, мне хочется, чтобы он остался здоровым. Встреча со мной этому не способствует.