влез внутрь.

– Черт, Жан, густо мажешь… – Сэнди зевнул под скрежет передач; Чог рванул, и машина круто развернулась, едва не задев фонарный столб. – Я же объяснил, что девочка чинная. Только время терять.

– А почему бы и нет? – Жан пожал плечами и подмигнул Эдуарду. – Чепуха! Во всяком случае мы от них избавились. Поехали в «Четыре сотни»…

Они поехали в «Четыре сотни», но Жан вскоре сказал, что ему там надоело. Тогда они отправились в заведение под названием «У Вики», где молодой человек, очень накрашенный, играл на рояле и пел. Они выпили там коньяку, а потом Сэнди сказал, что не желает оставаться в одном помещении с такими жуткими педиками.

Они выбрались на тротуар, и Эдуард увидел, что улица как-то странно поднимается и опускается, точно на волнах. Он высказал предположение, что им пора бы домой.

– Домой? Домой? – Чог, казалось, взбесился от этого слова. Он, шатаясь, прошелся по тротуару, размахивая кулаками. – Это же Лондон! Идет война! Мы не можем домой! Кто это предложил? Пусть повторит, черт подери, и я из него лепешку сделаю…

– Никто этого не говорил. Никто ничего не говорил… – Сэнди что-то успокоительно промычал. Потом добавил: – Дело в чем? В чем загвоздка? А в том, куда нам ехать? То есть где человек может провести время приятно? Вот что нам нужно. Вот что мы заслужили, а? Приятно провести время на добрый английский лад.

Из тьмы вырисовался Чог, его круглое лицо побледнело и засияло от озарения. Он замахал руками, как ветряная мельница.

– Я знаю. Ей-богу, знаю! Едем к Полине. Полина – самое оно!

Жан-Поль и Сэнди переглянулись.

– К Полине? А нас впустят, как ты думаешь, Чог?

– Впустят? Впустят? Конечно, впустят. – Чог целеустремленно направился к «Даймлеру», который одним колесом стоял на тротуаре. – Вы же со мной! – величественно объяснил Чог. – В Лондоне нет такого места, где меня не приняли бы с распростертыми объятиями. И моих друзей. Моих самых лучших друзей.

– Но можно ли? – Сэнди остановился и ткнул локтем Жан-Поля. – А Эдуард?

– Эдуард – прекрасно! Эдуард мой друг! – Чог обвил толстой рукой плечи Эдуарда и еле устоял на ногах. – У него ведь день рождения, верно? Он теперь мужчина. Ты же мужчина, Эдуард, верно? Ты хочешь поехать к Полине, верно?

– Конечно, хочет, – покончил с сомнениями Жан-Поль и, распахнув дверцу «Даймлера», втолкнул брата внутрь. Эдуард поник на кожаном сиденье. Жан-Поль влез следом за ним и погладил его по бедру. – Но мама ни слова, э? Она может подумать, что ты еще мал. Женщины в таких вещах не разбираются.

– Женщины? Кто упомянул про женщин? – Чог забрался на место водителя и пытался нащупать рулевое колесо. – Я спою вам песенку про женщин. Эта песня – замечательная песня, и в ней про это есть все. Я ее сейчас же вам спою.

И спел.

Точно стервятник, почуявший падаль, Полина Симонеску приехала в Лондон в 1939 году, едва началась война. Никто точно не знал ее прошлого, но слухов ходило предостаточно: она румынка; она выросла в Париже; она была любовницей короля Кароля; в ней течет цыганская кровь – или еврейская – или арабская; прежде она содержала самый роскошный бордель в Париже, но, подобно барону де Шавиньи, предвидела, что туда явятся немцы, и уехала как раз вовремя. У нее имелись деньги, но ее мэйферское заведение финансирует: а) знаменитый, всеми уважаемый банкир, б) американская жена английского пэра, с которой она занимается лесбиянством, в) немецкий стальной король, стремящийся подорвать нравственный дух союзных офицеров. Она умеет молчать; она шпионка; она наркоманка; она не прикасается к спиртному. Ее мир лежал в сумеречной зоне, где наслаждения, обеспечиваемые деньгами и связями, варьировались от эксцессов до извращений; она никому не нравилась, но многие находили ее полезной. Для Чога она была просто содержательницей борделя вблизи Беркли-сквер. Только вот где? Они трижды объехали вокруг площади, прищуриваясь в темноту ответвляющихся улиц, а потом в «Даймлере» кончился бензин.

– Даже к лучшему, – объявил Чог, когда они выбрались на тротуар. – Пешком проще. Мой нос нас туда выведет.

Он свернул направо в темную улицу дорогих особняков, нащупал пеньки решеток XVIII века, переплавленных на корпуса бомб, и начал считать. Через три дома он остановился именно в тот момент, когда завыла сирена воздушной тревоги и в небе заметались лучи прожекторов.

– Merde[36]…

– Господи, да все в порядке! Мы уже пришли. Я же сказал, что мой нос не подведет… – Он задрал нос повыше, громко засопел и затявкал, как собака. Жан-Поль и Сэнди задыхались от хохота.

– Я чую. Я чую. Чу… О, добрый вечер!

На широкие ступеньки величественного крыльца упал тусклый свет. В открывшихся дверях стоял широкоплечий негр в белом костюме и с золотым браслетом на запястье.

Чог уставился на него. Тот уставился на Чога.

– Лорд Вивьен Ноллис. – Он указал на Сэнди. – Граф Ньюхейвен. Два моих старейших друга. Фра… французы.

Негр не шевельнулся.

– Черт побери. Я был тут в прошлый вторник! – Он начал искать бумажник.

Жан-Поль величественно выступил вперед.

– Барон де Шавиньи желал бы видеть мадам Симонеску.

Сложенная двадцатифунтовая купюра перешла из руки в руку, даже не зашелестев. Негр отступил в сторону, все четверо вошли, и дверь закрылась.

– Жан-Поль…

– Эдуард, заткнись!

По узкому коридору их проводили в великолепный, ярко освещенный холл. Пол был мраморным, огромная хрустальная люстра отбрасывала цветные блики на широкие полукружья лестницы, на два чудесных полотна Фрагонара и одно – Тициана. Нарисованная плоть зарябила в глазах Эдуарда. У подножия лестницы миниатюрная женщина протягивала руку жестом эрцгерцогини.

Полина Симонеску была не выше пяти футов, а может быть, и ниже, но для нее рост значения не имел. Черные как смоль волосы были гладко зачесаны, открывая красивое, чуть волчье лицо, с мощным носом и поблескивающими черными глазами. Она была в вечернем малиновом платье с вырезом, открывавшим по- мужски угловатые плечи. Два рубина величиной с голубиное яйцо висели на мочках ее ушей как два сгустка крови. Протянутую им руку обременяло кольцо с таким же камнем. Эдуард, наклоняясь над этой рукой, сразу узнал произведение мастерских де Шавиньи.

Она поздоровалась с каждым по очереди, немного помедлив, чтобы рассмотреть Жан-Поля.

– Monsieur le baron![37] – Краткая пауза. – Но, конечно же! Я знакома с вашим отцом. Надеюсь, он здоров?

Голос у нее был низкий, говорила она с заметным акцентом. Жан-Поль против обыкновения растерялся и пробормотал какой-то ответ, но она даже не притворилась, что слушает, а наклонила голову набок – по- птичьи, подумал Эдуард. Донесся приглушенный стенами грохот дальнего взрыва.

– Бомбы! – Она пожала широкими плечами. – Сейчас мы услышим грузовики. Они ассоциируются у меня с повозками, в которых возили приговоренных на гильотину, – но, разумеется, это просто фантазия. Идемте. Что будете пить? А курить? У нас есть превосходный коньяк. И последний ящик превосходного крюга тридцать седьмого года. Или вы предпочитаете солодовое виски?

Она вела их в направлении великолепной гостиной. Из полуоткрытых дверей до Эдуарда доносились звуки разговоров, смех, звон бокалов, шорох платьев. Он мельком увидел молодых мужчин в форме, более пожилых в вечерних костюмах, красивых женщин – только молодых. Он услышал пощелкивание рулетки. Пушистый ковер бежал рябью, высокие резные двери красного дерева изогнулись на петлях. Он прислонился к стене. Сэнди и Чог о чем-то шептались. Полина Симонеску обернулась.

– Но вы абсолютно правы. Этот вечер особый. Здесь Карлотта. – Она сделала паузу. – А также Сильви –