Притянув меня к себе, он без свойственной ему мягкости поцеловал меня. Как давно я не испытывала такого состояния. Я забыла, насколько острым и сильным бывает желание и как оно мгновенно разливается по всему телу, охватывая тебя всю. Десять минут спустя, когда я все еще находилась в объятиях Фрэнсиса, стоя посреди пустой пыльной комнаты, среди моря книг и солнечных зайчиков, которые, отражаясь от волн, прыгали по стенам, он предложил мне выйти за него замуж.
Мы смотрели друг на друга, и лица у нас были одинаково бледными.
– Выходи за меня замуж, Элли, – сказал он.
Я вся дрожала. Его пальцы тоже. Это произошло за неделю до того, как я должна была покинуть отцовский дом, а он въехать в него.
Когда тебе неожиданно предлагают что-то важное, то очень трудно размышлять, и Фрэнсис знал это. Он воспользовался этим приемом с безжалостностью, которой я не ожидала от него.
– И как только ты будешь произносить слово «думать», я буду целовать тебя, Элли, – пообещал он. – Я не хочу, чтобы ты думала. Тебе не надо думать. Я люблю тебя. И если ты еще не осознала, что тоже любишь меня, то скоро в этом убедишься. Я заставлю тебя полюбить себя. Целый месяц я ждал этого момента, проявлял терпение, выдержку и устал от этого до смерти. Ты меня понимаешь?
– Думаю, да, – вынуждена была ответить я.
До чего соблазнительны такие игры, но это было больше, чем игра. И мне нельзя было позволять ему брать меня приступом. Когда я оказывалась рядом с Фрэнсисом, мне хотелось только одного. Но как только оказывалась вдали, я желала чего-то большего. Меня манили какие-то смутные надежды, и я начала спрашивать себя, как бы назвала это Ребекка – свобода или воля? Но потом нашла более точное определение: независимость. До чего же Фрэнсис невзлюбил это понятие! И как только я произносила его, он выходил из себя. Он тотчас начинал горячо убеждать меня, что мечтает заботиться обо мне, защищать меня…
И я тотчас слышала голос Ребекки, который отвечал на те же самые обещания Максима.
– Обо мне заботились всю мою жизнь, Фрэнсис, – сказала я ему, – а я могу позаботиться о себе сама.
И тогда он выложил козырную карту – и зачем он это только сделал!
– Твой отец хотел, чтобы ты вышла за меня замуж, Элли, – напомнил он мне. – Дорогая, он знал, что я могу сделать тебя счастливой. Мы с ним обсуждали наше будущее, и не раз.
Это тронуло меня, но и испугало. Я начала оттягивать время. Наконец мы решили, что я дам окончательный ответ в тот день, когда должна буду сдать ему «Сосны». И тогда я купила билет в Кембридж на утренний поезд. Если я не воспользуюсь им, то он уже никогда не пригодится мне.
Но прежде чем принять окончательное решение, мне надо было в последний раз побывать в Мэндерли.
Я завела будильник, но проснулась сама до его звонка. Ожидание разбудило меня еще до рассвета. Мы с Баркером неторопливо шли по лесным зарослям Мэндерли. Кусты ежевики клонились к земле под тяжестью спелых ягод. Солнце начало подниматься за темным силуэтом развалин дома. Мы спустились к берегу. Море оставалось спокойным, и в тени вода отливала металлическим блеском.
Присев прямо на траву, я подставила лицо свежему ветру и не стала, как прежде, наблюдать за призраками, обитавшими в этих местах. Прикоснувшись к броши, которую я приколола к блузке, я, вместо того чтобы обращаться к прошлому, как это делала до сих пор, попыталась представить будущее, взвесив две возможности. Одну – на левой ладони – любовь, и на правой – независимость, не подключая к этому свои чувства.
Готова ли я к тому, чтобы стать женой Фрэнсиса? В этом случае я сразу получала то, к чему стремились все женщины. В том числе и детей. Мне бы хотелось, чтобы у меня были дети. А на другой ладони – то неизвестное, что ждало меня впереди. Я могла поехать в Лондон, найти работу и жилье, разделив плату за квартиру с Селиной. После смерти отца я получила от нее письмо, в котором она убеждала меня приехать. На деньги, которые я выручила от продажи «Сосен», я могла бы вести какую мне захочется жизнь и там, где захочется. Передо мной открывались широкие возможности: уплыть в Америку или Африку и посмотреть, что из этого получится.
Положив руку на голову Баркера, я смотрела на море.
И поняла, что это преступление – не использовать возможности, которые дарит свобода.
И я знала, что бы мне посоветовал выбрать отец, я имела возможность проверить судьбу, несмотря на то что он ушел из жизни – вернее, именно поэтому. Мне все еще хотелось порадовать его.
Вкус темных ягод ежевики, прохладных из-за росы, был удивительно свежим, и на пальцах остались темные следы от сока.
Я все проделала очень аккуратно. Сложила свои последние вещи, включая и фотографии Ребекки и фотографию моей матери со смятыми уголками, которую нашла в бумажнике отца. И, наконец, детскую тетрадь Ребекки. Но прежде чем уложить ее, я посмотрела на пустые страницы, на которых была записана история, которую только она одна могла прочесть. И почувствовала, что там рассказывается и моя собственная история. Провела пальцем по росчерку пера под буквами, закрыла тетрадь и захлопнула чемоданчик.
Потом прошла по пустым комнатам, задержалась в отцовском кабинете, где стояли пустые шкафы. Здесь я дождалась прихода Фрэнсиса и здесь отказала ему.
Это было очень трудно сделать: он был хороший человек, привлекательный и честный мужчина. И меня тянуло к нему. Если бы не это, то решение далось бы мне значительно легче.
Он воспринял это хуже, чем я ожидала. Впервые Фрэнсис утратил свое спокойствие, и это меня огорчило.
– Слишком быстро, да? – спросил он. – Элли, пожалуйста, скажи мне это. Наверное, мне следовало бы еще выждать, прежде чем признаться тебе? Но бог мне судья, я больше не могу ждать. Я хочу спросить тебя про тот день, когда мы впервые заговорили с тобой в больнице. Уже тогда я готов был предложить тебе выйти за меня замуж. Неужели ты не почувствовала?
Я молча смотрела на него. Нет, я не почувствовала. Мне даже в голову такое не приходило. И я
