каждый в отдельности.

Соединенным парфяно-сирийским войскам старый Понтиец послал лишь один небольшой отряд, скорей, символ дружбы, чем подкрепление. Предоставив союзникам воевать в Азии, Митридат Евпатор, которого в Риме уже многие называли вторым Ганнибалом, готовился мощным клином пробиться через Элладу к Эпиру и оттуда грозить Италии непосредственно. Даки и мизийцы, живущие на Дунае, скифы, кочующие между Борисфеном и Танаисом, должны были двинуться вслед за войсками Митридата и, наводнив Италию, подавить римские легионы своим численным превосходством. Недавно покоренные галлы и иберы, еще не забывшие попытку Сертория сбросить иго Рима, неведомые племена, бродящие по реке Рейн, — весь варварский мир придет в движение, лишь копья понтийцев сверкнут под римским небом. Варвары — воины, не знавшие рабства, несметным числом своим опрокинут Рим! — на это и рассчитывал Митридат.

Он радостно встретил вернувшегося из Сирии Филиппа. Но после первых восклицаний смущенно отвел глаза и буркнул:

— Навести ее…

Гипсикратия приняла своего друга не подымаясь с постели. Глухой, надрывающий кашель сотрясал все ее исхудалое тело. Филипп, здороваясь, нагнулся и хотел поцеловать подругу, но она отстранилась.

— Мой недуг переходчив, зачем тебе?

— Я хочу все делить с тобой. — Филипп отвел ее руки и поцеловал в губы. — Все наши мечты сбылись. Теперь твоя душа довольна?

— Я так слаба, что не могу радоваться, как хотела бы. — Гипсикратия прикрыла глаза. — Это лето я была счастлива. Города Понта открывали нам навстречу ворота. Эллины — мужчины, женщины, — плача от радости, целовали хитон нашего царя. Я никогда не забуду девушку, давшую мне напиться. Она смотрела на меня, точно я сошла с Олимпа. Это была моя Греция. Мы не дошли до Геллеспонта, но победа за нами.

— Зачем ты подвергла себя всем трудностям похода? Твой недуг требует покоя.

— Покоя? Покой — в смерти. Пока держусь в седле, буду сражаться. — Гипсикратия приподнялась и, забившись в кашле, тяжело упала на подушки. Несколько мгновений она лежала недвижно. Филипп с жалостью смотрел на ее измученное страданием лицо — оно казалось прозрачным.

Ведя за руку Динамию, вошел Митридат.

— Амур на своем посту, — снисходительно пошутил он, потрепав локоны Филиппа. — Я его сразу же направил к тебе. Не скучаете?

Динамия разложила на полу камешки и, сбивая их щелчками, приговаривала:

— Красс, Помпей, Цезарь.

— Что ты там лепечешь? — окликнул Митридат свою любимицу.

Девочка подняла смуглое круглое личико.

— Римляне. — Она указала на мелкие камешки. — А это ты, дедушка. — Динамия зажала в кулачке самый крупный камешек, — А это братик Артаваз! — Она показала красивую обточенную волнами гальку. — А это Фаат. Все они с тобой, дедушка.

Динамия в азарте принялась сбивать мелкие камешки.

Митридат довольно рассмеялся. Да, это его отпрыск. Она унаследует от него царство…

Гипсикратия приласкала девочку. Крупная, полненькая, Динамия не дичилась. Она позволила Филиппу взять себя на колени и с удовольствием рассматривала его блестящие украшения.

— Я ищу мою дочь. — Полуприкрыв лицо узорной кисеей, Назик протиснулась в дверь. — Говорила: не бери ребенка, я запрещаю таскать мою маленькую царицу!

— Удались, — ровным металлическим голосом отчеканил Митридат, поворачиваясь к двери.

— Солнце, я не узнаю тебя, — печально проговорила Гипсикратия, — так обижать женщину! Я прошу, у тебя, Назик, прощения за вспыльчивость царя.

Динамия бойкими черными глазенками поглядывала то на деда, то на мать. Она привыкла к их перебранкам. Митридат тяжело переводил дыхание.

Назик, забрав дочь, ушла.

— Дикая ослица, — разразился он бранью. — Не понимает своего места.

— Она мать, не обижай ее. — Гипсикратия прильнула лицом к его ладони.

— Из-за Динамии терплю. Девчонка бойкая, вся в меня. — Митридат горделиво улыбнулся Филиппу. — Намекни, Амур, намекни Артавазу: растет невеста… Спеши к нему. Отвезешь привет и скажешь: да будет Армяно-Понтийское царство от Эллады до Инда! Никакие парфяне тогда не нужны! — Он нагнулся к Гипсикратии и нежно коснулся губами ее глаз. — Мы будем мертвы, а они будут жить и нести нашу волю в века.

— Я понимаю тебя. — Гипсикратия погладила большую, сильную руку Понтийца. — Так будет! Береги себя, царь.

Филипп вздохнул: «Я снова должен спешить… Царь думает только о себе, о своей воле, о славе. Все должно служить только ему…»

— Царевич, ты словами ткешь узор своих песен, но и мои ковры — те же песни! Я подбираю цвета и сплетаю их в узоры. В моих коврах жизнь Армении, ее любовь, ее песни. — Айрапет улыбнулся. — Когда же я сотку для тебя, царевич, свадебный ковер?

Артаваз грустно покачал головой.

— Сотки мне ковер, где, усталый от битв, я смогу отдохнуть.

— Отдых? Это тебе не нужно. Вот смотри: по малиновому полю мчатся золотые нити — это сверкают в битве мечи. А вот сочно-зеленый орнамент — это зреет виноград…

— Мой Айрапет, как я устал! А недовольство все растет. Я обложил высокой пошлиной римские товары для блага армянских изделий — кричат: я душу торговлю. Пустующие земли храмов я велел разделить между беднотой — вопят: Артаваз безбожник! В недород бесплатно раздавал зерно из царских житниц — упрекали: я друг воров и бездельников и враг труда — ограбил крестьян для оборванцев! Кажется, сами стихии против меня: землетрясения, тучи горячего пепла, чудовищные ливни, разливы рек, мор — все на моих людей!

— Царевич! — Встревоженный, тяжело дышащий Порсена переступил порог мастерской. — Я едва нашел тебя… Мужайся: все цари Востока и народ римский осудили тебя как мятежника. На помощь Тиграну спешат тетрархи Иудеи и Галатии, князья Каппадокии и Коммагены.

— Весь мир против меня, — Артаваз величественно поднялся, — но правда и народ армянский со мной!

— С тобой, царевич. Да станешь ты вторым Гайком, да воскресишь не только в песне, но и наяву дела Вахтанга! — горячо воскликнул Порсена: он не знал еще всего, что надвигалось на его любимого ученика.

Войска Тиграна и его союзников сжимали кольцо вокруг Артаксаты. Во всех селах и городах Армении местные богатеи устраивали пиршества, поили и кормили оравы бездомных бродяг, призывая их изгнать Артаваза-безбожника. Жрецы в храмах учили, что неурожай, мор, трясение земли, губительные наводнения, все эти бедствия — кара небес, посланная на армян за то, что в своем безумии они хотели злодея, поднявшего руку на отца, наречь царем. Женщины, плача, уговаривали мужей не мешаться в опасную игру. Кто заступится за Артаваза, того проклянут боги: недаром курица кричала петухом; недаром у соседа Айваза корова принесла двухголового бычка; недаром в этом году дважды зацвел миндаль…

Артавазу предстоял выбор: или дать бой на улицах столицы и не оставить камня на камне от сердца