Она, рыдая, обняла колени Митридата Евпатора.
Часть пятая
Возвращение
Глава первая
Артаваз
I
Поддержанный народами гор — колхами, лазами и албанами, — Митридат устремился к берегам Пропонтиды. Приморские города, как и в стародавние дни, открывали ворота навстречу Митридату-Солнцу — вязали пленников, избивали римские гарнизоны.
В несколько дней Понтийское царство было освобождено. Владыка Морей Олимпий Киликийский выехал со своей свитой навстречу Царю-Солнцу. Старый Понтиец — высокий, поджарый — и пират — коренастый, кривоногий — крепко обнялись.
— Ты был верен, я тебе благодарен, — с чувством проговорил Митридат, целуя союзника.
— Туго нам приходилось, — хвастливо отозвался Олимпий. — Сам Помпей шел на нас! И с моря и с суши… Сколько морских ласточек погибло, тысячи в плен угнали! Больше половины бирем на дне, а мы все держимся!
Митридат щедро наградил владыку Морей. Договор о высокой дружбе восстановили. Непокорные Херсонес и Пантикапей царь отдал на разгром своим союзникам.
…Никий в точной одежде, волоча за собой тяжелый мешок с медяками — дневную выручку своей торговли, — мчался по пылающим улицам столицы Боспора. За ним, простоволосые, с детьми на руках, бежали Клеомена и Геро. Маленький Персей схватил обломок копья, но Геро вырвала у него оружие в потащила за собой.
— Я брат царского скифа! — вопил Никни, пробиваясь сквозь цепь солдат, охранявших пристань и подступы к берегам.
— Пустите меня к сыну! — вторила Клеомена. — Благородный Филипп Агенорид — мой сын!
— Что-то ты не похожа на красотку Тамор, — захохотали солдаты.
— Я вскормила золотого моего господина!
— Я не родной тебе, но ты любила меня, как родного! — Филипп поднял мачеху, упавшую перед ним на колени, и велел отвезти семью Никия на корабль.
Семь дней камни Пантикапея дымились кровью. Романолюбцев, зацепив острыми крюками за ребра, вешали на стенах Акрополя. Доносчикам, выдавшим римлянам верных, рубили руки и вырывали языки… Поднявшим меч против Митридата перебивали ноги и выкалывали глаза. Не пощадил старый царь и родного сына. Совет городских старейшин присудил романолюбивого царя Боспора Махара к четвертованию.
Митридат утвердил приговор. После суда Махара в оковах и с веревкой на шее привели перед лицо Царя-Солнца. Митридат безмолвно блеснул глазами.
— Отец, — Махар опустил голову.
Митридат молчал.
— Я еще молод, — срывающимся голосом повторил Махар.
— Вижу! — Митридат зло и насмешливо скривил рот. — Чего же ты просишь, молодой клятвоотступник?
— Отец!
— Не позорь, меня этим именем!
— Царь, пощади! — Махар хотел протянуть руку, но кандалы не пустили.
— А ты щадил твой, народ, царь романолюбивый? Не дождавшись моей смерти, ты принялся торговать царством. Ради низкого властолюбия, ради кубка вина и сладкой лепешки ты пролил кровь сорока тысяч самых верных — ты погубил их при Акилисене!
— Прости! — Махар бросился наземь. — Маленьким ты любил меня… Прости!
Митридат отвернулся. Лицо его было страшно. Скованный Махар невероятным усилием поднялся и метнулся к Гипсикратии.
— Ты, женщина, он любит тебя; не допусти отца пролить кровь сына! — Махар хотел склониться перед мачехой, но, спутанный цепями, рухнул. — Мать, пожалей!
Митридат выхватил меч.
— Молчи! — бешено закричал он, оттесняя Гипсикратию! — Убью!
Стража увела преступника.
Гипсикратия обняла ноги царя.
— Молю, пощади! Всю юность я отдала тебе. Никогда не просила, теперь — молю. Пощади.
Митридат не отвечал. Она коснулась лбом его сандалий.
— Нет!
— Не ради презренного, ради тебя! Не обагряй землю и руки кровью сына!
— Нет!
— Что ужаснее детоубийства?
— Нет и нет! — закричал Митридат. — Невинную дочь свою Ифигению заколол Агамемнон, когда дело шло о благе Эллады. Я же сметаю с лица земли опозорившего эту землю!
Он крикнул Филиппа.
— Я здесь, государь.
— Преступника казнят на заре — отвечаешь головой!
— Стану с мечом у двери…
— Нет, в самом покое, у ложа преступника, с мечом наголо! У двери поставь вернейших. Так проведешь ночь!
— Государь, он скорбит о семье.
— Пусть не беспокоится. — Митридат оглянулся: Гипсикратии не было. — Жены его узнают, что старый орел стоит больше, чем молодой стервятник. Да будет чаша мести полной! — закончил он, свирепо оскалясь.
II
Филипп спустился в подземелье. Махар лежал ничком на каменном полу. «Неизбежное неизбежно: завтра он умрет, жестокость карает жестокость», — вздохнул Филипп. Он спросил у Махара:
— У тебя есть какое-нибудь желание?
— Желание жить! Только одно желание…
— Это не в моих силах…
— Ты боишься его?
— Нет, — Филипп сел рядом.
