Храм девы Артемиды, покровительницы Херсонеса, навис над морем. К нему можно было пройти только через священную рощу. Стояло безветрие. Лишь изредка порывы бриза шевелили серо-зеленые листочки маслин, и в такие минуты казалось: деревья о чем-то таинственно перешептываются. О чем? Может быть, о том, кто и сколько пожертвует сегодня деве Артемиде? Впереди гнали стадо крупных быков и овец. В жертву богине принимались лишь животные белой масти. Отец Бупала дарил ей двадцать четыре быка. На некотором расстоянии от стада, подальше от избитой копытами пыли, шли юноши. Они были облачены в белые льняные хитоны, ни разу не надетые до этого дня. Держась за руки, молодые эллины пели гимн, в котором прославлялись чудесные деяния юной богини. У всех были просветленные, счастливые лица. Филипп держался в паре с Бупалом.

— Я на тебя не сержусь, — дружески шептал ему Бупал. — Я сразу же забыл эту историю. А ты? — И тут же доверительно и немного хвастливо сообщил: — Я уже купцом был этим летом. Ездил с отцом в Ольвию. Скупали меха и мед. Сколько скифов прибыло туда — и алазоны, и каллипиды, и скифы царские, и кочевники! Дикие, страшные, в кольчугах, с колчанами, стрелами, а я с ними торговался, как взрослый…

Юноши вошли в ограду храма. На самом острие мыса, нависшем над морем, возвышался обточенный камень, Не задерживаясь, один за другим, юноши становились у края пропасти, подстригали волосы и с молитвой бросали их в волны родного Понта Эвксинского. Отходили в сторону и благоговейно умолкали.

Отныне они — под покровительством всемогущего владыки морей Посейдона — бога, который живет на дне моря. Одетый в лазурный хитон, в тихую погоду он добродушен и ласков, нежится на солнце и не вмешивается в дела мирские. Но в бурю, которую он же и вызывает, Посейдон становится страшным. Дни и ночи гоняет он своих зеленых белогривых коней по морской пашне и не дает им отдохнуть ни минуты. Оттого свирепы и неукротимы эти кони-волны. Под их копытами опрокидываются корабли, рушатся скалы, гибнут и уходят на дно мореходы — счастлив, бесконечно счастлив тот, кто находится под покровительством Посейдона!

Почтив владыку морей, юноши входят в храм. Здесь перед ликом богини-девственницы жрец облачает их в плащи, а архонты препоясывают чресла мечами. Отныне они — эфебы. Теперь три года они проведут в воинских упражнениях, будут участвовать в походах, охранять границы своей родины. Достигнув двадцати одного года, перед ликом неустрашимого Геракла они пройдут еще через одно посвящение — в мужи, получат право вступать в брак и участвовать в общественной жизни. Так было заведено в Элладе испокон веков.

Филипп с любопытством рассматривал святилище. Гладкие стены храма от солнечных лучей прозрачно розовели, но под сводами стоял сумрак От этого ионические колонны, подпирающие свод, казались особенно высокими, уходили куда-то в бесконечность. Над жертвенником возвышалась статуя Артемиды — гордая прекрасная дева с золотым луком в руках, застывшая в стремительном беге. Складки ее пеплоса[8], развеваемые ветром, окаменели.

Церемония посвящения прошла неожиданно быстро. Сколько лет говорили и готовились к этому торжественному мигу, и вот — на бедре Филиппа меч, на плечах плащ, он в задумчивости выходит из храма…

У ограды эфебов ждали родные. Никий, издали увидев остриженного и препоясанного мечом брата, вскрикнул, побежал навстречу, хотел обнять, но постеснялся и порывисто схватил его руку. Агенор торжественно возложил на голову сына традиционный розовый венок. Клеомена хозяйским глазом окинула фигуру пасынка, сказала ворчливо:

— С тобой еще будет хлопот, — и к чему-то добавила: — Да хранят нас боги!

Старый ритор Дион встретил своего любимца на улице. Агенор ради семейного праздника пригласил старика к общему столу. Обед проходил оживленно — и отец, и Никий, и даже мачеха оказывали Филиппу всевозможные знаки внимания. Это размягчило сердце юноши. «Люди хорошие — все-все, они любят меня, и я люблю их», — думал он. В конце обеда он совсем расчувствовался и поцеловал мачехе руку. Та приняла это как должное и чуточку, краями губ, усмехнулась. Филипп не заметил этой усмешки. Он спешил к соседям.

Иренион и Алкей сидели в саду. У них был Полидевк. Молодая хозяйка встретила друга детства приветливо. Она тоже выросла за это лето, но похудела. Ее лицо точно озарилось изнутри нежным светом. Легкий шафрановый пеплос был схвачен на плечах жемчужными фибулами. Иренион мягко обняла Филиппа и усадила рядом с собой.

— Я все еще не могу привыкнуть к тому, что ты взрослый, — притронулась она к его уже немного ощипанному венку. — Розы осыпаются, — сказала она с сожалением.

Филипп тряхнул головой, и дождь лепестков посыпался на ее колени. Она вскочила.

— Я сплету тебе и Алкею новые венки для пира. Тебе надо пурпурный, — шагнула в сторону, остановилась около густого куста и маленькими ножницами срезала темную бархатистую розу, подозвала Филиппа. — Тебе такой подойдет… — и улыбнулась. Но ее улыбку увидел не только Филипп.

— Как бы я хотел быть эфебом, чтобы вступить на первый пир в моей жизни в венке, сплетенном твоей сестрой, — разнесся по всему саду голос Полидевка. — Алкей, я завидую…

— Пойдем с нами, — прервал этот голос Алкей. — Эфебы будут рады, если ты почтишь их праздник. Сестра, приготовь венок и нашему другу!

Полидевк оказался рядом с Иренион и, отстранив Филиппа, начал разбирать цветы, очищая стебли от шипов.

— Эти розы взрастила сама Эос — богиня зари! — восхищался он.

— В Афинах розы пышней, — грустно вздохнула девушка. — Та, которая увенчает тебя на родине, счастливей меня.

— Но не прекрасней! — улыбнулся Полидевк.

— Может быть, ты и прав. Но для кого моя юность? Кто меня видит здесь? Наши купцы да скифы. А они, — усмехнулась она, — заказывая статуи, больше всего заботятся об их размере.

Филипп сердито швырнул охапку роз. Объяснил, что укололся шипами. «Нет, она не любит, она презирает меня!» — подумал он с отчаянием.

На пиру пили за здоровье любимых товарищей, выплескивая по обычаю полчаши в чашу друга.

— За тебя!

Красиво плеснуть вино на пиру считалось большим искусством. Упражняясь в этом, эфебы залили скатерть и свое платье. Полидевк, окруженный почтительными слушателями, сыпал непристойными шутками и часто заливался смехом, снисходительно похлопывая по плечам своих соседей. Однажды, высоко подняв чашу, он протянул ее Филиппу:

— Выпьем за те розовые пальчики, что сплели нам венки. Наполним чаши!

— За девушек не пьют, такой обычай… — Филипп ожидал, что Алкей разделит его возмущение: имя Иренион произнесено в пьяной компании, но тот лишь оторвался от кифары[9] , которую настраивал, и возразил:

— Пьют за всех, кого любят! Я так понимаю обычай.

— За Афродиту Таврическую — богиню красоты в Херсонесе! — пьяно подмигивая Филиппу, провозгласил Полидевк и осушил чашу.

Алкей между тем перебрал струны кифары и запел приятным высоким тенором:

дружно подхватили эфебы.