приютит его, друга мертвых — Аридема, Армелая, Гипсикратии? Он живет среди теней, он уже сам — тень.
Филипп вздохнул.
— Пойдем, малютка.
Неподалеку темнело несколько хижин, крытых камышом.
Рыбачий поселок, прилепившийся к безлюдным прибрежным холмам, жил своей обыденной жизнью. Мужчины расстилали на солнце сети, для просушки. Женщины с большими иглами в руках ползали на коленях и чинили прорванные ячейки.
Филипп, ведя за руку Динамию, зорко вглядывался в обветренные, темно-коричневые лица рыбаков. Приметив у одной из хижин высокого худого человека в вылинявшем хитоне с разрезами, негромко окликнул:
— Евмен!
Рыбак испуганно оглянулся.
— Кто зовет меня так? Я — Еврикл!
— Евмен, — тихо повторил Филипп. — На наших виноградниках под Херсонесом моя кормилица звала свою дочь Евнией, а сына Евменом.
— Господин! — Рыбак задрожал всем телом. — Не выдавай меня. Алчность и побои нового хозяина…
— Не ты, а я молю тебя, брат, — прервал его Филипп. — Евния указала мне твое прибежище. Молю, приюти это дитя. Кончатся казни — вернешь ребенка ее отцу — царевичу Фарнаку. Прощай, — он наклонился и поцеловал Динамию. — Прощай! — и быстро пошел вдоль берега.
Степь цвела. Ярко-золотистые и алые тюльпаны, темно-пурпурные гиацинты, крупные звезды белых нарциссов сияли в молодой траве.
Горная лошадка бежала легкой иноходью. Филипп опустил поводья. Он устал. Как он устал! Но он не побежден, нет! Он — скиф, потомок Савмака, внук Гиксия, брат и муж Раксы, — он не уходит в изгнание, он возвращается домой, к своему вольнолюбивому племени. «Нет, борьба еще не окончена, нет!» — повторял он про себя.
Курганы таяли во тьме. Трава в степи стала черной. На краю кочевого становища тлел одинокий костер. Старик, укрытый тяжелым войлочным покрывалом, и худенький гибкий мальчик стерегли догорающее пламя. Филипп спрыгнул с коня. Гостеприимство степи запрещало расспрашивать. Мальчик подбросил в огонь сухих сучьев, и пламя ожило. Во всех движениях подростка сквозила грация, свойственная степным детям. Он с интересом разглядывал гостя.
— У тебя хорошая лошадь, — сказал мальчик на ломаном греческом языке.
— Откуда ты знаешь эллинскую речь? — удивился Филипп.
— Мой отец был эллин и великий воин. Моя мать, царица Ракса, научила меня его языку.
— Твоя мать — Ракса? Где же она?
Услыхав имя внучки, старый Гиксий очнулся от дремоты.
— Ушла к Гимеру и Тамор! — Старик указал на запад. Он не узнавал внука. — Мы теперь одиноки…
— Нет, нет! Мой отец скоро вернется! Победит и вернется к нам. — Мальчик с гордостью вскинул голову. — Он самый храбрый, он воевал против рабства.
Филипп устало улыбнулся.
— Почему ты смеешься? — Сын Раксы топнул ногой. — Ты не веришь, что я стану таким же великим воином, счастливым и храбрым, как отец?!
— Мой мальчик, — с небывалой нежностью произнес Филипп, — ты станешь великим воином, ты будешь счастливее, чем твой отец. Я верю в это.
Ночь кончилась. Над степью вставала заря. В предутреннем тумане слышалось, как на плавнях в камышах плескались и хлопали крыльями, протяжно крича, птицы-бабы. Просыпалась степь, перекликались люди, скрипели телеги. Призывно ржали кони.
В. М. Массон
Жестокая эпоха рабства и угнетения
Исторический роман как бы переносит читателя в эпоху, оставшуюся далеко позади на тернистом пути общественного прогресса. Иная культура, столь отличная от современной, другие быт, способ мышления и нормы поведения, проявляющиеся в целом ряде ситуаций и поступков действующих лиц, в конечном итоге создают целостную картину восприятия древнего мира. В романе «Скиф» достаточно характерно показана и отличительная черта описанного времени — это была жестокая и безжалостная эпоха, основанная на рабовладельческих отношениях.
Человеку последней четверти XX века, знакомому с замечательными достижениями античной культуры, пользующемуся в повседневной жизни греческим алфавитом и римскими цифрами, порой трудно представить всю гигантскую пропасть между рабовладельцами и разами, на эксплуатации которых в конечном счете воздвигалось величественное здание античной цивилизации. Дух рабовладения, попирающий основы человеческого достоинства, пронизывал все сферы древнего общества. Рабы находились в полном и бесконтрольном распоряжении своих владельцев, приравнивались к вещам, умеющим только, в отличие от прочих предметов, говорить. «Рабовладельцы, — писал В. И. Ленин, — считали рабов своей собственностью, закон укреплял этот взгляд и рассматривал рабов как вещь, целиком находящуюся в обладании рабовладельца»[44].
Большинство выдающихся деятелей науки и культуры греко-римского мира разделяли этот взгляд, который был одной из непреложных основ их миросозерцания и бытия. Так, утверждалось, что тот, кто безрассудно изнеживает рабов, этим делает лишь излишне трудной их жизнь, да и себе затрудняет управление ими. В руководствах по сельскому хозяйству без тени сомнения деловито рекомендовалось избавляться от заболевших и состарившихся рабов точно так же, как рачительный хозяин избавляется от прочего пришедшего в негодность инвентаря — железных орудий и старых телег. Аристотель был убежден, что различие рабов и свободных лежит в самой природе вещей и для рабов их рабское положение столь же полезно, как и справедливо. «Если предположить в рабах личные достоинства, — риторически спрашивал этот великий философ древнего мира, — то в чем же будет их отличие от свободных людей?» Даже прогрессивные и по-своему гуманные деятели античной культуры отнюдь не склонны были распространять эту гуманность на рабов, которые, па их понятиям, находились за пределами полноценного человеческого общества.
В романе И. Ботвинника достаточно ярко показан этот дух античной эпохи, разделявшей весь мир на свободных и рабов, на людей и на «говорящие инструменты». Непосильный труд в мастерских и каменоломнях, на гребных судах и в сельскохозяйственных имениях, позор и бесправие на рынках по продаже рабов нередко приводили к волнениям и восстаниям, которые, как правило, безжалостно подавлялись государственной машиной рабовладельческих обществ, нацеленной на увековечение гнета и эксплуатации. Построенный таким образом роман имеет большое познавательное и воспитательное значение, он раскрывает ожесточенную классовую борьбу, органически присущую обществам, основанным на эксплуатации и угнетении, рисует героические образы народных борцов за свободу и равноправие.
И. Ботвинник рассматривает этот древний мир в переломный период, насыщенный острыми ситуациями и драматическими событиями. Наиболее мощное рабовладельческое государство — Римская республика — постепенно подчиняло своей власти независимые владения Средиземноморья. Вместе с тем и сам Рим переживал острые внутренние конфликты и, прежде всего, восстания рабов, порой выливающиеся в долголетние войны, ведущиеся с необычайным упорством и ожесточением. И именно в это время римская
