превращаются в «достопримечательности» для туристов. А надпись у входа в Троице–Сергиеву Лавру (на мраморной доске, золотыми буквами) звучала как явная ирония: «Государственный историко–архитектурный
И несмотря на все это, по–прежнему главные усилия в нашей внутрицерковной политике долгие годы были направлены на сохранение уставного богослужения, церковно–славянского языка, акафисты чтимым иконам и т. д.
Во что вас бить еще.
Продолжающие свое упорство,
Вся голова в язвах, и все сердце исчахло..
Все опустело, как после разорения чужими.
Разве молитва, приносимая Богу архиереем вслух во время богослужения — «призри на виноград сей, его же насади десница Твоя…» — не напоминает нашим пастырям притчу о винограднике? И разве не звучит совершенно реальным предупреждением о том, что виноградник может быть отдан «
А как было «раньше»?
Как уже говорилось, отсутствие учительного служения в нашей Церкви связано не с «трудностями ее современного положения». Это явление вполне традиционное, хотя у многих на сей счет имеется основательное заблуждение, будто «раньше» верующие люди «все знали». Давайте посмотрим, что писал об этом в конце прошлого века профессор Московской Духовной Академии Е. Голубинский в своей «Истории Русской Церкви» (М. 1881. Т. 1. 2–я пол., с. 720—723).
«…Наши главные речи о вере и нравственности общества не могут быть какой–нибудь хвалебной одой самим себе, ибо в истории церквей всего христианского мира эти вера и нравственность (как и не могло быть иначе при духовном немоществовании людей) представляют собой предмет не столько хвалебных од, сколько скорбных элегий.
По приказанию государя русские крестились и стали по имени и видимо христианами. Но иное дело было стать христианами в возможной мере действительными, христианами не по имени только, а по самой мере и нравственности.
Чтобы веровать, нужно знать то, во что веровать, иначе — знать учение веры, ее догматы. Знание предполагает средства познавания, ибо, по апостолу, «како уверуют его же не услышаша» (Рим. 10, 14). Следовательно, здесь первый вопрос: как было у нас с этими средствами познавания или научения в вере?
Обязанность учить мирян вере и вместе нравственности возложена в церкви христианской на пастырей, которые обязаны не только совершать таинства и вообще церковные частные и общественные службы, но и быть в отношении к христианству их учителями. По истинной идее пастыря, обязанность учить мирян вере и нравственности есть столь же существенная и непременная обязанность, как и обязанность совершать таинства. Но известно, что рознь идеи или идеалов с действительностью составляет, так сказать, фундаментальную сущность всей человеческой истории. Вообще в христианском мире обязанность учить понималась и понимается пастырями наибольшей частью весьма ограниченно…
…Как учился простой народ, как училась народная масса (речь идет о первых веках христианства на Руси)? На вопрос отвечать нелегко. Учился как–нибудь, но как? Обыкновенно принято отвечать, что училищем веры и благочестия для простого народа был у нас храм с его богослужением, причем с особенною силою указывается на то, что богослужение у нас совершалось не на чужом, непонятном языке, а на своем, понятном. Но, говоря откровенно, к этому ответу прибегают для успокоения совести и просто потому, что не находят другого, сколько–нибудь удовлетворительного ответа. Кто решится предполагать, что в древнее время богослужение совершалось лучше, чем в настоящее. И, следовательно, что мог разобрать простой человек во всем чтимом и поемом (как первое читается, а второе поется до настоящего времени в огромном большинстве русских церквей) кроме одного «Господи, помилуй»? Затем язык наших богослужебных книг, как мы уже не раз говорили выше, называют нашим собственным далёко не в собственном или не в точном смысле, и
Мы вовсе не хотим сказать того, что для простого народа хождение в церковь было бесполезно: участие в общественной церковной молитве, по силе особого значения этой молитвы, одинаково необходимо как для христианина вполне верующего, так и для того, который знает только «Господи, помилуй»; мы говорим только, что напрасно усвояется Церкви роль, которую исполнять ей, собственно, не предназначено. Церковь есть, конечно, училище веры и нравственности, но не в смысле собственного и
Заметим, что это писалось тогда, когда в России были тысячи церквей, около 800 монастырей, церковно–приходские школы, многочисленные религиозные издания, четыре Духовных Академии, духовные семинарии при каждой архиерейской кафедре, то есть несколько десятков, и Православие было первым из «трех китов», на которых держалась Российская империя («православие, самодержавие, народность»). Следовательно, здесь дело не просто в стесненном положении нашей Церкви, а в отсутствии у нас традиции учительства, наставления в вере. И это положение сохраняется у нас не 20 и не 60 лет, а, если согласиться с Е. Голубинским (а не соглашаться с ним нет никаких оснований), практически все 10 веков существования нашей Церкви.
Я предвижу возмущенные возражения: а как же русские святые, какое множество дала их наша Церковь! Верно. Дала. Но можем ли мы сказать, что дело Христа в России тем самым закончено, что народ наш христианизирован, как никакой другой, и служит всем другим народам примером христианских добродетелей? Или, быть может, стоит, скорее, согласиться с Н. Лесковым, что «христианство на Руси не проповедано», что «Русь была крещена, но не просвещена»? При этом Н. Лесков, как немногие из русских писателей XIX века, знал Русскую Церковь и любил Ее, но не закрывал глаза на мрачные стороны русской действительности, имевшие место именно из–за необращенности человеческих сердец ко Христу. При всем том справедливость требует признать, что народ наш в большинстве своем был и остается очень религиозным.
