священников есть немало людей вполне благоразумных и даже мудрых. Я сам слышал, как один из таких батюшек наставлял более молодого собрата: «Особенно много не говори. Что ты думаешь? От наших слов придет человеку прощение? Господь это делает». К сожалению, среди таких батюшек много просто равнодушных, исповедующих 40—60 человек в течение 10—15 минут. Но лучше уж такое равнодушие, чем ревностная, не по разуму, жестокость. Надо заметить еще и следующее: хотя таких «ревностных» батюшек совсем немного, но они все же довольно заметно «делают погоду», так как им не откажешь в активности. Это, естественно, привлекает людей. А то, что вместо евангельской любви и правды такой батюшка в большей мере насаждает средневековую жестокость, то в этом разобраться довольно трудно, особенно вновь пришедшему.
Здесь надо еще сказать, что в последние десятилетия жизни нашей Церкви дело исповеди, по существу, пущено на самотек. Ни епархиальное начальство, ни благочинные, ни даже настоятели не интересуются тем, как проводят исповеди священники, что они говорят в качестве вступительного слова на общей исповеди, о чем спрашивают и как разговаривают с кающимися.
Необходимо сказать также об одном из самых больших камней преткновения в жизни нашей Церкви — выборе времени исповеди.
Как это ни печально, за многие десятилетия Советской власти из–за малого числа храмов и соответственно их переполненности укоренилась практика так называемой общей исповеди. В отличие от частной, или индивидуальной, священник уделяет главное внимание не столько беседе с каждым исповедающимся, сколько обращенному ко всем слову перед исповедью, в котором говорит о самом главном, в чем следует каяться приступающему к таинству Святого Причащения, о значении самого Таинства. Соответственно используется то, что относится к празднуемому в это время событию, или читаемый в этот день евангельский текст и пр. Практика общей, исповеди была введена святым Иоанном Кронштадтским также ввиду огромного числа людей, стекавшихся на его богослужения. Из–за невозможности поговорить с каждым из многих сотен желавших исповедаться и причаститься, св. Иоанн говорил общее слово, потрясающе глубокое и прочувствованное, после чего восклицал: «Кайтесь!». По свидетельству очевидцев, здесь начиналось нечто невероятное: люди рыдали, били себя в грудь, громко просили у Бога прощения. Через некоторое время св. Иоанн успокаивал народ, читал общую для всех разрешительную молитву, после чего допускал весь народ к Причастию.
Понятно, что св. Иоанн был фигурой уникальной и подражать ему чисто внешне означало бы браться за нечто невыполнимое. Но сама обстановка в наших храмах привела к необходимости именно общей исповеди. Правда, священники стараются сочетать общее слово с краткой беседой с каждым из исповедающихся. Само по себе это вполне логично и соответствует нашей ситуации. Однако в отношении времени исповеди современную практику иначе как порочной не назовешь. Я имею в виду насчитывающую уже не одно десятилетие традицию в тех храмах, главным образом городских, где имеются два и более священников, проводить исповедь непосредственно во время литургии. Здесь–то сама обстановка и открывает простор для чисто формального проведения этого важного Таинства.
Как правило, общая исповедь проводится в одном из приделов, в котором в данный момент литургия не совершается.
В зависимости от архитектуры храма это оказывается либо слишком близко к тому алтарю, где совершается литургия, и тогда исповсдающиеся практически не слышат ни молитв, читаемых священником, ни того слова, которое он говорит, стремясь расположить сердца своей паствы к покаянию; либо это оказывается в другом конце храма, так что исповедающиеся не слышат самой службы. Конечно, теоретически возможно выбрать такое место, где будет слышно и то, и другое, но все–таки нельзя от всех прихожан требовать способности одновременно полноценно молитвенно участвовать в литургии и при этом слушать слово, произносимое на общей исповеди, размышлять о своих грехах и принимать решение оставить то или иное в своей жизни как явно неугодное Богу. Получается странная вещь: те, кто не исповедаются и, следовательно, не причащаются, могут стоять и внимательно вслушиваться в нашу замечательную православную литургию, не будучи участниками той Тайной Вечери, которая и совершается в этот момент «за всех и за вся». В то же время те, кто исповедаются, то есть являются именно участниками этой Вечери, не в полной мере в ней участвуют, так как именно в этот момент они участвуют в другом таинстве — покаяния. И то, и другое таинство совершаются без необходимого внимания и сосредоточенности.
Между тем Литургия — центральный момент нашей сакральной христианской жизни, приобщение к Страданию, Смерти и Воскресению Иисуса Христа, Спасителя и Искупителя мира. Вокруг этого таинства созидается вся остальная жизнь всех христианских Церквей, в том числе и нашей, Русской Православной Церкви. Столь прискорбное невнимание к этому центральному таинству, по сути дела, формальное в нем участие (иначе как еще можно назвать современную практику?), несомненно, роковым образом отражается и на качестве нашей христианской жизни.
Совершенно очевидно, что исповедь следует проводить отдельна от литургии. Там, где позволяют условия, вероятно, лучше всего накануне, чтобы не было жестко ограниченного времени. А ведь именно такое имеет место, когда исповедают во время свершения литургии: ведь при этом необходимо успеть исповедать всех в течение не более одного часа, независимо от того, сколько исповедающихся — 30—40 или 300—400 (такое тоже бывает в некоторые дни). Даже если исходить из обычного для Москвы числа исповедников за воскресной литургией — 60—80 человек, то нетрудно увидеть, что у священника будет меньше одной минуты на человека. О каком серьезном наставлении здесь можно говорить?
А если иметь в виду, что из этих 60—80 человек примерно 10—12 пришли вообще впервые на исповедь? Что получат они от этой первой в своей жизни встречи с нашей Церковью?
К счастью, в тех (пока еще немногих) вновь открывающихся храмах Москвы, где настоятелями поставлены глубокие, серьезные и одновременно энергичные священники, исповедь проводится именно накануне, и при этом священник уделяет ей очень много и времени, и внимания.
Необходимо постоянно помнить о том, что исповедь — самое близкое общение служителя Церкви со своей паствой. От этого общения в каком–то смысле зависят судьбы сотен и тысяч людей. Ясно, что далеко не каждый священник обладает необходимыми для этого данными: чуткостью, тактом, достаточным собственным духовным опытом. Здесь были бы крайне желательны краткие пособия для священников, содержащие соответствующие наставления. Уверен, что была бы огромная польза от семинаров, которые могли бы проводить либо сами епископы, либо, по их благословению, опытные священнослужители. На них можно было бы обсуждать как положительные, так и отрицательные прецеденты, не называя, разумеется, ничьих имен.
Но ничего этого, к сожалению, нет. Потому и идет жизнь нашей Церкви по старой пословице: «что ни поп — то батька». В одном месте (в Загорске) человеку говорят: «Ваше духовное состояние требует того, чтобы вы исповедовались и причащались каждое воскресенье». Приезжает человек в Москву. Сходит в церковь в первое воскресенье, а на следующее его или ее уже останавливает священник:
— Ты же была неделю назад?
— Да меня благословили каждую неделю причащаться!
— Вот кто благословил — тот пусть и причащает. А причащаться чаще раза в месяц — смертный грех!
Почему? Откуда это?
Точно так же почему–то считается, что причащаться на Пасху или на Рождество тоже своего рода духовная бестактность: «Праздник великий, а они со своими грехами лезут!» То, что сами священники причащаются несколько раз в неделю, и, уж конечно, в Рождество и на Пасху, как–то забывается — это вроде как по служебной обязанности. Один протоиерей так и говорил, отстаивая редкое причащение мирян: «А то будете как мы — привыкнете к частому причащению и благоговение потеряете!» (Священник причащается за каждой совершаемой литургией).
На деле же имеет место просто недоразумение — автоматическое соединение, причем совершенно необязательное, двух разных таинств: исповеди (покаяния) и причащения (встречи со Христом на братской трапезе верующих). Здесь было бы уместно позаимствовать у католиков современный обычай — причащать в праздник всех, не имеющих на совести тяжкого греха, без исповеди — ради праздника. Именно так к поступают, например, в Московском костеле, приглашая к причащению даже православных, ради великой
