Похоже, что это не удавалось митрополиту Филиппу. Менее чем через месяц после своей интронизации Геронтий поставил на свое прежнее место — коломенскую кафедру — некоего Никиту Семешкова, сына протопопа Архангельского собора московского Кремля.

Свою строительную деятельность Геронтий начал с отстройки разрушенной пожаром митрополичьей резиденции. Он заложил новую каменную палату и уже летом 1473 года поставил сложенные из обожженного кирпича въездные ворота на митрополичий двор. Одновременно продолжалось и строительство Успенского собора. За летний строительный сезон 1473 года он уже вырос до полной высоты стен. Следующей весной мастера уже выкладывали своды, на которые должны были опираться барабаны глав. Но тут случилось нечто ужасное. Поздним вечером 20 мая 1474 года почти оконченный собор рухнул…

Летописцы по-разному объясняют причины катастрофы. Одни считали, что виноваты строители, допустившие серьезные просчеты; другие указывали на то, что в эту ночь в Москве якобы произошло землетрясение. Но все дивились тому, как милостив Бог даже во гневе своем: весь день по стенам и сводам собора сновали строители, а с их уходом явились праздно любопытствовавшие, которым нравилось глядеть на Москву с высоты соборных сводов. Собор выдержал и тех и других. Даже единственный свидетель катастрофы — отрок, сын князя Федора Пестрого, который по обычаю всех мальчишек никак не хотел отправляться домой и с наступлением темноты продолжал лазать по соборным сводам — и тот чудом уцелел, успев перебежать с разваливавшейся северной стены на уцелевшую южную. Все это было явным чудом Божией Матери и московских чудотворцев, гробницы которых, равно как и иконы в деревянной Успенской церкви, чудесным образом уцелели в катастрофе.

(Версия о землетрясении высказана одним из летописцев вполне определенно. «Тое же весны бысть трус (землетрясение. — Н. Б.) в граде Москве, и церкви святая Богородица, яже заложи Филип митрополит, сделана бысть уже до верхних комар (сводов. — Н. Б.), и падеся в 1 час нощи, и храми всии потрясошася, яко и земли поколебатися» (30, 194). Несмотря на кажущуюся фантастичность этого объяснения, оно получает неожиданное подтверждение в истории строительства собора Аристотелем Фиораванти. Приступая к работе, итальянский мастер придал фундаментам будущего храма особую антисейсмическую устойчивость.)

Итак, собор фактически перестал существовать. Его южная, обращенная к площади стена еще стояла; кое-как держалась и восточная, но северная рухнула полностью, а западная — частично. В целом здание представляло собой печальную картину: камни потрескавшихся стен и сводов готовы были в любую минуту рухнуть на головы тех, кто имел смелость бродить среди развалин. Великий князь велел разобрать то, что грозило падением.

Какие чувства овладели им при виде этой катастрофы? Об этом мы можем только догадываться. Как верующий он, несомненно, был напуган дурным предзнаменованием; как правитель он был унижен столь явной неудачей своих подданных; как человек дела он думал о том, как исправить положение и восстановить собор; как политик он мог быть доволен тем, что отныне почетная роль создателя главного собора Московской Руси от митрополита переходит к нему.

У князя Ивана, по-видимому, не было сомнений в том, что главной причиной падения собора послужили технические просчеты митрополичьих мастеров Кривцова и Мышкина. Московские мастера всю первую половину XV столетия почти не имели заказов на постройку каменных храмов. В результате традиция каменного дела если не иссякла, то, во всяком случае, сильно обмелела. То, что строили в Москве и Подмосковье, было очень далеко от размаха Успенского собора во Владимире.

Ни далекая Византия, ни Галицко-Волынская Русь не могли уже помочь Москве своими мастерами: они сами превратились в историческое воспоминание. Просить мастеров у Новгорода князь Иван, конечно, не хотел. Оставался Псков, где весь XV век строили много, но в основном — небольшие одноглавые церкви с колокольнями в виде каменной стенки с арочными проемами для колоколов. Туда и послал великий князь запрос о мастерах. Вскоре в Москву явилась артель псковских храмоздателей. Осмотрев развалины Успенского собора, псковичи вежливо похвалили работу своих предшественников за гладкость стен. (Этот комплимент в их устах звучал двусмысленно: псковские церкви складывались из грубо обтесанных глыб местного серого камня, а основанием зданию служили огромные валуны. В результате храм выглядел так, словно его вылепила из серой глины рука великана.) Однако они упрекнули Кривцова и Мышкина за то, что те скрепляли камни слишком жидким раствором извести. В этом, по их мнению, и заключалась главная причина катастрофы (27, 301).

Принято думать, что псковичи благоразумно отказались от предложения взять на себя восстановление собора, а великий князь не стал их принуждать. Впрочем, Иван, быть может, и не собирался подряжать псковичей. Они лишь выступили в роли независимых экспертов, установивших причины катастрофы, и за это получили щедрое вознаграждение в виде нескольких крупных заказов на возведение каменных церквей в Москве и Подмосковье. Их руками были сложены Троицкая (ныне Духовская) церковь в Троице-Сергиевом монастыре, соборы Златоустовского и Сретенского монастырей в Москве, а также два храма в Кремле — Ризо-положенская церковь на митрополичьем дворе и Благовещенский собор при великокняжеском дворце.

Кажется, Ивану III следовало бы строго взыскать с тех, кто по невежеству или ради собственной корысти слишком усердно разбавлял дорогостоящую известь водой. Однако никаких сведений о наказании строителей в источниках не содержится. Напротив, известно, что главные подрядчики Владимир Григорьевич Ховрин и его сын Иван Голова и после катастрофы 1474 года сохранили свое положение при дворе (82, 271). Не вступая в конфликт с этими всемогущими богачами, Иван предпочел развести руками и обратиться за помощью к итальянским архитекторам, о которых он так много слышал от Софьи и приехавших с ней греков. Счастливо избежавшие кары бояре, вероятно, всячески поддержали князя в его смелом решении.

Крушение митрополичьего собора князь Иван, как и все его современники, воспринял как событие провиденциальное. Однако помимо обычной формулы «наказания за грехи» он увидел здесь некое вполне конкретное назидание. Катастрофа на Соборной площади символизировала бесперспективность той узконациональной, ведущей к углублению духовной и культурной изоляции страны программы, сторонником которой был митрополит Филипп. Быстро поднимавшаяся Москва нуждалась в знаниях и технических достижениях «латинского» мира хотя бы для того, чтобы успешно противостоять его военно-политической экспансии. Широкое использование иноземного опыта должно было помочь Москве и в ее борьбе за объединение Руси. Во имя этого следовало пойти на определенную веротерпимость, отказаться от заведомо враждебного восприятия всего «латинского». Главная трудность предстоящей «смены вех» состояла в том, что в условиях ордынского ига именно ревностное, бескомпромиссное служение православию стало религиозно-политическим знаменем московских князей. Это знамя они постоянно поднимали и против своих внутренних врагов. Совместить роль «ревнителя благочестия» с ролью покровителя всякого рода «латинства» Иван III мог только на путях самой беззастенчивой демагогии. Со временем она стала характерной чертой его системы управления…