давно исчезнувшую и во многом уже непонятную для нас жизнь. Вот что говорит об этом один из великих историков: «Когда мир был на пять веков моложе, все жизненные происшествия облекались в формы, очерченные куда более резко, чем в наше время. Страдание и радость, злосчастье и удача различались гораздо более ощутимо; человеческие переживания сохраняли ту степень полноты и непосредственности, с которой и поныне воспринимает горе и радость душа ребенка. Всякое действие, всякий поступок следовал разработанному и выразительному ритуалу, возвышаясь до прочного и неизменного стиля жизни. Важные события: рождение, брак, смерть — благодаря церковным таинствам достигали блеска мистерии. Вещи не столь значительные, такие, как путешествие, работа, деловое или дружеское посещение, также сопровождались неоднократными благословениями, церемониями, присловьями и обставлялись теми или иными обрядами» (159, 7).

Довольно подробный рассказ о поездке Василия II в Орду в 1431 году, сохранившийся в некоторых летописях, был записан летописцем со слов кого-то из участников путешествия или же принадлежит перу самого участника событий. Общая тенденция рассказа — сочувствие Василию П. При этом автор не чужд патетики, причудливо переплетенной с несколько наивным реализмом. Чего стоит одно только замечание о том, что, поплакав в Кремле перед отъездом, Василий II вскоре славно отобедал «на своем лугу» возле Симонова монастыря…

Недели три спустя отправился в Орду и Юрий Звенигородский. Он также приурочил свой отъезд к одному из главных богородичных праздников — Рождеству Богородицы. 8 сентября 1431 года Юрий, отстояв обедню в соборе Рождества Богородицы Саввино-Сторожевского монастыря близ Звенигорода, выехал в Орду. Избрав этот день, он не только передал себя под покровительство Богородицы, но и лишний раз помянул отца: 8 сентября 1380 года Дмитрий Донской одержал победу на Куликовом поле.

Путешествие в Орду в это время года занимало от одного до двух месяцев. Но к этому сроку обычно прибавлялись и долгие месяцы ожидания: хан не любил спешить в такого рода делах. Просителям нужно было дать время раздать все подарки и истратить все припасенные деньги на подкуп влиятельных людей. Василий и Юрий вынуждены были остаться зимовать в степях. У каждого здесь были свои враги и свои доброхоты. Поначалу оба соискателя попали в распоряжение «московского даруги» (чиновника, ведавшего сбором ордынской дани с Московского княжества) по имени Минбулат. Он был явно на стороне Василия и не скрывал этого. «Князю же великому честь бе велика от него, а князю Юрию безсчестие и истома велика» (19, 96).

Оказавшись фактически в плену у своих врагов, Юрий обратился за помощью к некоему Тегине, принадлежавшему к знатному роду Ширинов. Тот силой отбил Юрия у Минбулата и увел его с собой зимовать в Крым. Таковы были нравы в Орде на закате ее истории…

Пока Юрий с Тегиней кочевали по Крыму, московские бояре занимались интригами при ханском дворе. Особенно искусен в этом деле оказался боярин Иван Дмитриевич Всеволожский — перешедший на московскую службу и при этом потерявший княжеский титул внук смоленского князя Александра Глебовича. Обвиняя Тегиню в стремлении подчинить себе всю Орду, а Юрия — в дружбе с Литвой, он сумел настроить против них весь двор и самого Улу-Мухаммеда. Весной, когда Тегиня явился к ханскому двору и узнал о его настроениях, судьба Юрия уже была предрешена. Опасаясь расправы, Тегиня не решился вмешиваться в тяжбу и открыто поддерживать Юрия. Последней надеждой мятежного князя оставалось его собственное красноречие на суде. Ордынские правители позволили каждому из соискателей выступить со своими аргументами. «И многа пря бысть межи их; князь велики по отчеству и по дедству искаше стола своего, князь же Юрьи летописци и старыми списки и духовною отца своего великого князя Дмитриа» (19, 96). Иначе говоря, Василий обосновывал свои права тем, что и отец его и дед получили московское княжение по прямой линии, от своих отцов. Юрий же ссылался на завещание Дмитрия Донского и приводил примеры из летописей, когда великокняжеский престол переходил к старшему в роде.

Спор князей затянулся. Но тут смиренно попросил слова боярин Всеволожский. Речь его (в передаче летописца) содержала аргументы иного порядка. Вместо бесплодных прений о том, в чем же заключается «правда», он убедительно показал, как вся эта тяжба должна выглядеть с точки зрения интересов Орды. «Наш государь великий князь Василей ищет стола своего великого княжениа, а твоего улусу, по твоему цареву жалованию и по твоим девтерем и ярлыком, а се твое жалование пред тобою; а господин наш князь Юрий Дмитреевич хочет взяти великое княжение по мертвой грамоте отца своего, а не по твоему жалованию, волного царя; а ты волен во своем улусе, кого въсхощешь жаловати на твоей воли, а государь наш князь велики Василей Дмитреевич великое княжение дал своему сыну великому князю Василию по твоему жалованию волнаго царя; а уже, господине, которой год сидит на столе своем, а на твоем жаловании, тебе, своему государю, волному царю, правяся (подчиняясь. — Н. Б.), а самому тебе ведомо» (19, 96).

Полагают, что Всеволожский ссылался на какие-то подлинные документы («девтери и ярлыки»), которыми хан еще при жизни Василия I одобрил передачу престола Василию П. Однако основной смысл его мудрой речи состоял в следующем прагматическом рассуждении: зачем хану менять правителя в Москве, когда и нынешний вполне хорош для Орды? Согласившись с этим убедительным доводом, Улу-Мухаммед вынес свое окончательное решение. Притязания Юрия признавались необоснованными, а сам он в знак покорности племяннику должен был публично «конь повести под ним» (19, 96).

Выступить в роли стремянного у своего 17-летнего племянника было бы нестерпимым унижением для старого князя. Он наотрез отказался от такой формы покаяния. Дело принимало плохой оборот: за неповиновение ханской воле Юрий мог заплатить головой. Но такой исход тяжбы едва ли был выгоден московским правителям. Избавившись от Юрия руками ханского палача, Василий наверняка получил бы непримиримых врагов в лице его братьев и сыновей. Да и моральная сторона дела, кажется, еще имела некоторое значение для молодого великого князя. В итоге Василий стал просить хана отменить приговор. Другим фактором, заставившим Улу-Мухаммеда сменить гнев на милость, стала изменившаяся ситуация в степи. Против хана восстал один из Чингизидов — Кичи-Ахмед. Теперь Улу-Мухаммед не мог отталкивать от себя таких могущественных вельмож, как Тегиня. Тот, в свою очередь, приободрился и стал настойчиво требовать снисхождения для Юрия. В итоге хан отменил свое прежнее решение о покаянии Юрия и даже в качестве утешения за присужденное Василию великое княжение прибавил к уделу Юрия город Дмитров со всеми прилежащими к нему волостями.

Летом 1432 года Василий II вернулся в Москву. Возвращаясь с победой, князья обычно приурочивали свой въезд в город к праздничному дню. Торжественность события умножалась торжественностью праздничного богослужения в городском соборе. Толпы свободных от работы горожан приветствовали своего победоносного правителя. Выехав из Москвы в Орду 15 августа 1431 года, на праздник Успения Богоматери, Василий II возвратился победителем «на Петров день» — 29 июня 1432 года. Этот день — как и первый — был избран не случайно. В московском Успенском соборе существовал придел в честь Спадения вериг с апостола Петра. Именно в этом приделе был погребен московский первосвятитель митрополит Петр. В день отъезда князь Василий обращался к святому митрополиту Петру с просьбой о помощи. Теперь, в праздник Петроверигского придела, Василий совершил здесь благодарственный молебен. Таким образом москвичи могли наглядно убедиться в том, что их князь находится под особым покровительством первого московского святого — митрополита Петра.

8 воскресенье 5 октября ордынский посол «царевич» Мансырь Улан совершил обряд возведения московского князя на великое княжение Владимирское.

Юрий, вернувшись из Орды, поехал в Звенигород, а оттуда в свое новое владение — Дмитров. Однако ему не суждено было долго наслаждаться своим приобретением. Ведь на него ополчилось само время, победить которое не смог еще ни один самый искусный полководец. Время — этот вечный двигатель истории — всегда работает на пользу молодым. Оно расчищает им путь, сгоняя в могилы стариков. В эпоху, о которой идет речь, люди начинали трудиться и воевать очень рано. Дорога жизни была обычно недлинной. Тот, кто достигал межи пятидесятилетия, считался уже стариком. И жить ему оставалось считанные годы…

9 июля 1432 года в возрасте 50 лет умер младший брат Юрия Звенигородского князь Андрей Можайский. Другой брат, Петр, скончался еще в 1428 года в возрасте 44 лет. Таким образом, из пяти сыновей Дмитрия Донского, переваливших рубеж XV столетия, в живых оставался кроме Юрия лишь Константин. Точная дата его кончины неизвестна. Но можно думать, что это произошло около 1433 года. Кончина братьев, связанных с ним не только узами крови, но и общими интересами защиты своих удельных