«Государь всея Руси» одной рукой писал законы, а другой сам же их нарушал…

Самая знаменитая статья Судебника 1497 года — «О ХРИСТИАНСКОМ ОТКАЗЕ». Во всех изданиях памятника она помещена под номером 57. С этой 57-й статьи берет свое начало общерусская система крепостного права.

Текст статьи краток: «А христианом (крестьянам. — Н. Б.) отказыватися из волости, ис села в село, один срок в году, за неделю до Юрьева дни осеннего и неделю после Юрьева дни осеннего. Дворы пожилые платят в полех за двор рубль, а в лесех полтина. А которой христианин поживет за ким год, да пойдет прочь, и он платит четверть двора, а два года поживет да пойдешь прочь, и он полдвора платит; а три годы поживет, а пойдет прочь, и он платит три четверти двора; а четыре года поживет, и он весь двор платит» (48, 61).

Итак, право крестьян «отказываться», то есть законным образом уходить от землевладельца, на земле которого они живут, ограничивается двумя неделями: с 19 ноября по 3 декабря. Перед уходом они должны уплатить прежнему владельцу определенную фиксированную сумму — «пожилое». Временем перехода назван известный церковный праздник — осенний «Георгиев (Юрьев) день». Этот срок избран был с глубоким смыслом. Он имел хозяйственную целесообразность, так как именно к середине ноября завершались все летние и осенние дела крестьянина. В это время крестьянин, заполнив закрома, был более чем когда-либо доволен жизнью и, соответственно, не склонен к ее перемене.

Введение Юрьева дня как единственного времени для перехода крестьян от одного землевладельца к другому многие историки считают важным моментом в истории крепостного права. Следовательно, Иван III может претендовать на роль кузнеца, сковавшего первое звено той «цепи великой», на которой вплоть до 1861 года самодержавное государство держало большую часть русского крестьянства. Впрочем, некоторые историки видят в решении Ивана III лишь упорядочение уже существовавших в русских землях различных временных ограничений для крестьянского перехода: «„Новизна“ Судебника только в том, что вместо разных сроков в разных местностях… он устанавливал единый срок для всей Русской земли. Это не усиление закрепощения. Это еще одно подтверждение достигнутого политического единства страны» (52, 195).

Примечательно, что Судебник ничего не говорит о том, кто и как должен наказывать крестьянина, если он все же решится уйти от своего землевладельца, не уплатив «пожилое» или нарушив установленный срок. Очевидно, государство отдавало все это на откуп самому землевладельцу, который должен был решать вопрос методом полюбовного соглашения с нарушителем. Разыскать его не составляло особого труда: переходы совершались как правило в пределах одной округи. Лишь сто лет спустя государство сочло возможным взять на себя розыск беглых, а срок давности по этому преступлению был установлен в 5 лет.

И все же 57-я статья Судебника свидетельствует о могуществе Ивана III не менее, чем его громкие военные успехи. Об ограничении права крестьянского перехода определенными сроками до появления Судебника известно лишь для некоторых регионов. Теперь эта практика становилась общерусской. Иван счел себя вправе и в силе распоряжаться целым сословием в пределах всей своей «вотчины». Такого рода узаконение было исторически значимым и неизбежно потребовало для своего выполнения развития действенного аппарата власти.

Установленный Иваном III общерусский «Юрьев день» продержался почти целое столетие и был отменен лишь под давлением чрезвычайных обстоятельств — тяжелого социально-экономического кризиса, охватившего страну в конце XVI века. Он играл роль естественного регулятора норм эксплуатации в частновладельческих землях. Не желая лишиться своих крестьян, помещики вынуждены были соизмерять свои притязания с их возможностями. Однако и крестьяне должны были хорошенько подумать, прежде чем, раскошелившись на изрядную сумму «пожилого», пуститься в странствие по унылым и безлюдным ноябрьским дорогам. В системе Юрьева дня Иван III нашел устойчивый баланс интересов земледельцев и землевладельцев. Нарушение этого баланса не могло остаться безнаказанным. Отмена «Юрьева дня» Иваном Грозным (или его сыном царем Федором Ивановичем) стала глубинной причиной социально- политических катаклизмов Смутного времени.

Сам Иван III, кажется, очень гордился своим законодательством. Это и понятно. Ведь согласно Библии, установление хороших законов является главной обязанностью царя. «Вот, Царь будет царствовать по правде, и князья будут править по закону; и каждый из них будет как защита от ветра и покров от непогоды…» (Исайя, 32:1). Этим занимались все великие правители древности от — Моисея до Соломона и от Константина Великого до Юстиниана.

Поднаторевшие в искусстве тонкой лести, восточные правители тут же воспользовались этими настроениями государя. В послании к Ивану III, написанном летом 1498 года, крымский хан Менгли-Гирей от имени Ахмета, одного из сыновей султана Баязида, просит вернуть имущество, конфискованное за какую-то вину у турецкого купца Кортемира в Москве. По уверениям хана, купец был осужден несправедливо. Хан передает Ивану слова Ахмета: «Того великого князя Иваново доброе имя слышим, правосудом его зовут» (10, 269). А три года спустя правитель Кафы Мухаммед в послании к Ивану III так передает отзыв о нем своего отца султана Баязида: «Ино отец мой Баазит хан рек: для моего приятеля, для князя Иоана великого, абы есте узяли с них (русских купцов. — Н. Б.) половину мыта…» (10, 392).

Величая Ивана III «Правосудом», Менгли-Гирей, несомненно, намекал на только что завершенный великим князем труд — Судебник 1497 года. Называя его «великим», султан Баязид подразумевал уже не титул «великий князь», а историческое величие деяний московского государя.

Знаменитый изгнанник XVI столетия князь Андрей Михайлович Курбский в своих сочинениях не жалеет сарказма для Ивана Грозного, а заодно и для его ближайших предков — Василия III и Ивана III. Всю московскую правящую семью он называет «издавна кровопивственным родом» (15, 92). В этом есть, конечно, большая доля преувеличения. Патологическая жестокость Ивана Грозного была явным отклонением от семейной нормы, которую в целом можно определить как «политически целесообразную».

Московских князей XIV столетия трудно упрекнуть в какой-то особой жестокости. Сведение счетов с соперниками при помощи интриг в Орде для того времени не было чем-то из ряда вон выходящим. Равным образом и жестокости военного времени — опустошение вражеской территории, угон пленных — также относятся к ряду обычных, традиционных явлений. Дмитрий Донской публично казнил одного своего боярина, уличенного в измене и наведении на Москву татар. Летопись отметила это как чрезвычайное происшествие. Отсюда можно сделать вывод, что других подобных экзекуций в Москве в ту пору не случалось. Тихо, без кровопролития, правил и сын Донского Василий I (1389–1425).

Добродушие первых московских правителей было не столько чертой их характера, сколько элементом московской политической стратегии. Москва привлекала к себе переселенцев из других русских земель прежде всего «тишиной» — безопасностью от татар и литовцев, отсутствием грубого произвола со стороны местных правителей. К тому же и сама система отношений между различными слоями общества и внутри них на протяжении XIV столетия оставалась практически неизменной. Существовали ясные «правила игры», менять которые никто не пытался. Право свободного переезда знати от одного княжеского двора к другому заставляло правителей быть обходительными со своими боярами. Равным образом и право свободного перехода крестьян сглаживало социальные противоречия в деревне.

В середине XV столетия на смену патриархальному добродушию приходит невиданная ранее свирепость. Эта перемена была ускорена московской усобицей времени Василия Темного. Однако она случилась бы и без нее, хотя несколько позже. Жестокость — необходимый инструмент правителей