В конце своей жизни Иван III распорядился подготовить свод законов, обязательных к исполнению на всей территории Московского государства, — так называемый Судебник 1497 года. Это было поистине историческое начинание. С началом феодальной раздробленности юридические нормы приобрели сугубо местный, региональный характер. Их разнобой был существенным препятствием на пути политической централизации и развития экономических связей между областями. Впервые со времен Русской Правды — свода законов Ярослава Мудрого (1019–1054) и его сыновей — Иван III устанавливал единые для всех русских земель юридические нормы. Такое начинание мог позволить себе только независимый правитель, собравший под своей властью огромную территорию.

Создание общерусского законодательства было не только ответом на практические потребности жизни, но и заготовкой на будущее. Здесь, как и во многом другом, князь Иван явно «забегал вперед», словно не доверяя своим наследникам и желая загодя указать им правильное направление движения. «… Далеко не все его (Судебника 1497 года. — Н. Б.) статьи осуществлялись на практике. Часть их оставалась программой, пожеланием, для реализации которой требовалось время. Именно поэтому Судебник 1497 года был положен в основу царского судебника 1550 года, а отдельные его положения и принципы получили дальнейшее развитие и в последующем законодательстве» (167, 49).

Как и многие другие важные события той эпохи, создание Судебника 1497 года очень скупо отражено в источниках. Да и сам документ сохранился лишь в одном-единственном списке, который стал достоянием историков в начале XIX века. Мы не знаем ни имен тех людей, которые готовили проект документа, ни обстоятельств, при которых они работали. Нет ясности и относительно круга источников, которыми они пользовались. По наблюдению исследователей, «40 статей, то есть около 3/5 всего состава Судебника, не имеют какой-либо связи с дошедшими до нас памятниками. Они либо извлечены из несохранившихся законодательных актов Ивана III, либо принадлежат самому составителю Судебника…» (167, 49).

Всемогущее Время, словно потешаясь над усилиями историков, бросает им жалкие объедки со своего стола. Под 7006 годом (1 сентября 1497 — 31 августа 1498 года) в одной из летописей сохранилось сбивчивое, с явными утратами некоторых слов, сообщение: «Того же лета князь великый Иван Васильевич и околничим и всем судьям, а уложил суд судити бояром по судебнику, Володимера Гусева писати» (30, 213). Полагают, что имя несчастного «сына боярского» Владимира Елизаровича Гусева (казненного по приказу Ивана III весной 1498 года за участие в заговоре в пользу его сына Василия, которого отец хотел лишить прав наследника) попало в сообщение Типографской летописи о Судебнике по ошибке ее переписчиков. Требует уточнения и названная в летописи дата. На деле Судебник был уже готов к сентябрю 1497 года. Об этом свидетельствует и само его по-старинному длинное заглавие: «Лета 7006-го месяца септемвриа уложил князь великий Иван Васильевич всея Руси с детми своими и с бояры о суде, как судити бояром и околничим» (48, 54). Очевидно, работа над кодексом велась несколько месяцев, а сроком ее окончания было определено 1 сентября 1497 года — начало нового, 7006 года от Сотворения мира. Вся процедура делилась на два этапа. На первом разработчики (полагают, что их главой был боярин Иван Юрьевич Патрикеев, под началом которого трудились дьяки Василий Долматов, Василий Жук и Федор Курицын) собрали из различных источников те положения, которые следовало утвердить в общерусском законодательстве. В числе этих источников были Русская Правда, уставные грамоты московским наместникам в разных областях (из них сохранились только Двинская и Белозерская), указы самого Ивана III, а также неписаные нормы традиционного права. На втором этапе началось постатейное рассмотрение и утверждение проекта Судебника в Боярской думе с участием самого Ивана III, его внука Дмитрия и старших сыновей от Софьи Палеолог. Вероятно, здесь-то и произошло внесение в текст тех неведомых ранее положений, которые можно отнести к законотворчеству самого государя. Пройдя через это «чистилище», кодекс был окончательно утвержден Иваном III в сентябре 1497 года.

Историки давно и охотно комментируют Судебник 1497 года как в целом, так и по отдельным его статьям. Разумеется, при этом высказываются самые различные точки зрения. Стратиграфия этих историографических отложений уже сама по себе стала предметом исследования. Отметим лишь несколько бесспорных положений, которые помогут читателю уяснить суть дела.

Во-первых, следует подчеркнуть, что Судебник 1497 года, в отличие от современных кодексов, заключает в себе лишь малую часть всего списка возможных конфликтных ситуаций. Большинство же разрешалось на основе обычного права, церковных правил, областных актов и прочих действовавших тогда правовых инструментов. Законодатели не пытались создать универсальный эталон правосудия. Они всего лишь хотели более четко очертить происхождение, права и обязанности судьи — главной фигуры всего тогдашнего «правового поля». По существу, судья был уменьшенной копией царя. Соответственно и сам суд был «библейским», безапелляционным, основанным на мнении одного человека. Причем человек этот не являлся профессиональным судьей. Это был администратор, полководец и судья в одном лице. К тому же он и в качестве судьи оставался подданным своего государя со всеми вытекающими отсюда последствиями…

Со времен Ивана III начинается тщательный учет продвижения «служилых людей», их успехов и неудач. Они были внесены в своего роде «номенклатурный список», исключение из которого за просчеты на одном из этих поприщ означало крах всех личных и семейных надежд. Таким просчетом могло быть и неправильное, с точки зрения интересов «государя всея Руси», отправление обязанностей судьи. В итоге решения судьи представляли собой как бы вектор нескольких направленных в разные стороны сил: страха Божьего — и корыстолюбия, чувства справедливости — и личных пристрастий, совести — и страха опалы за невыполнение определенных негласных предписаний верховной власти.

Во-вторых, необходимо отметить, что время Ивана III, отмеченное серьезными переменами в отношениях власти и собственности, предрасполагало к возникновению множества больших и малых конфликтов. Дух произвола боролся с духом закона, причем оба они гнездились на вершинах власти. Множество людей было сбито со своих привычных орбит социально-политическими катаклизмами последней трети XV столетия. Присоединение новых территорий к Московскому княжеству обычно сопровождалось «перебором людишек» и массовыми высылками потенциальных противников новой власти. Формирование дворянства шло как за счет неудачников, соскользнувших вниз из более высокого общественного слоя — крупной аристократии, так и за счет карабкавшихся вверх энергичных простолюдинов. Усложнение и драматизация социальных отношений шли рука об руку с обострением имущественных и прежде всего поземельных споров. В итоге судьи оказались нужны обществу, как никогда ранее. Они были выше головы завалены делами.

Правильно понять содержание Судебника 1497 года — а вместе с ним и роль Ивана III как законодателя — можно лишь представив себе хотя бы в общих чертах то общество, для которого он готовил свои законы. К сожалению, русские летописи очень скудно освещают повседневную жизнь людей, их поведение в тех или иных житейских ситуациях. Все то, что казалось обыденным, исключалось из поля зрения летописца. Некоторое восполнение этого колоссального пробела в наших знаниях о прошлом дают записки иностранцев, посещавших Москву во времена Ивана III или несколько лет спустя после его кончины. К первым относится итальянский дипломат Амброджио Контарини, ко вторым — австрийский посол Сигизмунд Герберштейн, посещавший Москву в 1517 и 1526 годах. Оба они оставили потомству отчет об увиденном в далекой Московии. «Записки о Московии» С. Герберштейна гораздо обширнее и полнее, чем труд Контарини. Последний писал свое «Путешествие в Персию» прежде всего как отчет о посольстве на Восток. Продолжавшееся несколько месяцев вынужденное пребывание Контарини в Москве (с 25 сентября 1476-го по 21 января 1477 года) было для него всего лишь случайным и малоприятным эпизодом, о котором он не очень-то и хотел вспоминать. Однако для нас беглые заметки венецианца имеют исключительную ценность уже потому, что он видел тогдашнюю Западную и Северо-Восточную Русь своими глазами. Контарини был представлен самому Ивану III и имел с ним несколько встреч. Он видел Москву такой, какой она была до перестройки в последней четверти XV столетия.

Кое-какие любопытные подробности сообщает и другой итальянский путешественник середины XV века — Иосафат Барбаро. Он хорошо знал жизнь Крыма и степей, но о Москве писал только по слухам и