сына Василия Косого — провинциального честолюбца с узким кругозором, черствой душой и непомерными амбициями. По сравнению с ним даже неудачник Василий II был наименьшим из зол.

Отметим и еще одно обстоятельство. Только смерть Василия II, не имевшего ни братьев, ни сыновей, могла позволить галицкому семейству прочно утвердиться на московском троне. Юрий, конечно, понимал это. И тем не менее он не позволил себе расправиться с племянником даже тогда, когда тот оказался в его руках в Костроме весной 1433 года.

Прощаясь с нашим лесным генералом, почтим его память краткой похвалой, как это делали старые летописцы.

Как и его отец Дмитрий Донской, Юрий, несомненно, был харизматической личностью. Его можно назвать прямым потомком тех былинных богатырей, которые одним своим боевым кличем обращали в бегство целые полки и отворяли ворота городов. Соратники обожали его, а враги попросту боялись. Вероятно, как все люди этого типа, он был необычен и своей внешностью: ростом, осанкой, взглядом, манерой говорить, огромной физической силой. Впрочем, никаких достоверных портретов мятежника или хотя бы замечаний о его внешности не сохранилось.

Своих сторонников Юрий набирал среди таких же, как и он, глубинных людей: галицких лесовиков- промысловиков, свободолюбивых и диких вятчан. Уверенный в своей тяжелой земной силе, он питал глубокое презрение к врагам и потому постоянно давал им обыгрывать себя в хитросплетениях политической игры. Запустив дело до полной безнадежности, он вдруг словно пробуждался и начинал буйствовать. И тут случалось чудо: судьба вновь оказывала милость своему беззаботному любимцу.

Люди, подобные Юрию Звенигородскому, могли существовать лишь в это удивительное время, когда на пути от ордынского улуса к Московскому государству Северо-Восточная Русь на какое-то краткое время (одно-два поколения!) оказалась предоставленной сама себе. Старый порядок рушился на глазах, а новый еще не сложился. В этой стихии расплавленной государственности и расцветали люди, подобные звенигородскому воителю. Опоздав на Куликово поле, он взял свое в лихом походе «в татарскую землю» в 1399 году и вбил свой гвоздь в гроб Золотой Орды.

Одни историки считали Юрия принципиальным защитником феодальной раздробленности и потому — исторически негативной личностью. Другие полагали, что у него была какая-то оригинальная «политическая программа» (83, 59). Однако ничего определенного (если не считать умозрительной схемы противостояния свободолюбивого русского Севера и холопствующего Юга) они сказать о ней не могли. Третьи лишь печально констатировали: «Нет оснований видеть в галицких князьях представителей „удельно-княжеской оппозиции“, но и об их стремлении поднять знамя Дмитрия Донского также нет свидетельств» (115, 93). При всем том историки обычно как-то упускают из виду одно простое обстоятельство. Мятеж Юрия был прежде всего делом оскорбленной чести. Среди тогдашней русской аристократии такие порывы встречали полное понимание и сочувствие.

Как и положено харизматическому лидеру, Юрий ощущал себя избранником небес. Его отношения с Богом выходили за рамки обычного ритуального благочестия. С ранней юности пленившись тихими речами радонежских старцев, князь всю жизнь жертвовал на храмы, чтил святыни, а главное — старался елико возможно избегать греха. Как и его великий отец, Юрий знал, что копье святого Георгия может удержать не всякая рука…

Эпическая фигура Юрия Звенигородского исполнена шекспировского трагизма. Могучий разрушитель «рабского прошлого», он был обречен на гибель под колесами не менее рабского будущего. Времена благородных витязей, побеждающих дракона, но не способных победить собственную гордость, заканчивались. Приближались времена мирных холопов «государя всея Руси». И своевольный Юрий (а также и все ему подобные) неизбежно должен был быть признан «язвой общества».

Противник Юрия Звенигородского, Василий II был его полной противоположностью. Он был поздний ребенок. В год его появления на свет отцу исполнилось 44 года, а матери — немногим менее. Как все последыши, он, вероятно, был тщедушен и слабоват здоровьем. Единственный наследник, он вырос в своих московских теремах под усиленным надзором бабок и мамок, без шишек и синяков, но зато и без азартного духа потешных дворовых сражений. Сознание своей исключительности в сочетании с острым чувством физической неполноценности рано испортили его характер. В его поведении высокомерие смешивалось со склонностью к самоуничижению. Он трусил — и впадал в ярость от собственной трусости. Поэтому его героизм всегда носил несколько истерический характер.

Мать Василия, княгиня Софья, обучила его всем тонкостям придворных интриг, раскрыла перед ним все тайны восточноевропейских дворов. Ее холодная злоба порой пугала Василия не меньше, чем дикая сила звенигородского дядюшки Юрия. Ненависть к Юрию ему внушили с пеленок. В итоге он стал панически бояться его, хотя и старался скрыть страх под маской высокомерия.

Великий князь Василий Дмитриевич не смог воспитать сына героем. Во-первых, он просто не успел заняться этим, скончавшись в год, когда наследнику исполнилось десять лет. Во-вторых, он и сам был далеко не героем, этот осторожный и довольно бесцветный человек. Как личность Василий I, несомненно, уступал своей властной и честолюбивой супруге.

Однако по иронии судьбы изъяны воспитания и душевного склада Василия II оказались важными достоинствами для правителя, призванного покончить со смутой. Во имя собственного спасения он должен был создать некую Систему, которая только и могла противостоять стихийной силе Юрия и других паладинов хаоса.