середины ляжек, где их удерживали кружевные подвязки.

Короткая кофточка позволяла видеть узкие черные трусики, облегавшие низ живота.

Она еще раз нагнулась и подтянула чулки, хотя в этом не было никакой необходимости.

– Можно сесть?

– Нет, не спешите. Вам стало прохладнее?

– Да, немного. У вас тут хорошо. Итальянец смотрел на нее, не трогаясь с места.

– Видите ли, кара, – начал он, снова беря в руку недопитый бокал. – Проводя большую часть жизни среди произведений искусства, я невольно привыкаю видеть в окружающем меня мире только красоту. Все остальное оказывается просто вне поля моего зрения. Как вы уже поняли, я из породы эстетов, которым кажется, что существовать имеет право только прекрасное. По-своему мы правы. Иначе было бы страшно думать, что свет может быть отдан на потребу уродства.

Он вздохнул.

– Увы, я вижу одни лишь крайности. Но красота, хотя и вечна, не должна закостеневать и обрастать плесенью. Вы понимаете, о чем я говорю?

Эстер кивнула.

Она стояла перед собеседником, покачиваясь на стройных ногах и чувствуя, что это только прелюдия.

– Поэтому красоте нужно обновление, приток свежести. Сегодня я увидел его в вас, когда вы шли по улице. Я ни о чем вас не спрашиваю, но мне показалось, что и вы, и я одинаково одиноки. И тогда мне захотелось показать вам мой мир вечности.

Он отпил из бокала несколько глотков, не отрывая глаз от серьезного лица девушки.

– Теперь я бы попросил разрешения рассмотреть вас повнимательней.

– Что я должна делать?

Итальянец указал на низенький пуфик, стоявший рядом с одной из парных скульптур. Девушка на четвереньках смотрела на подходившую Эстер и, качалось, совсем не замечала, с каким напором берет ее сзади козлоногий фавн.

Вблизи стало видно, что пуфик обтянут мягким фиолетовым бархатом.

Эстер в нерешительности остановилась.

– Встаньте на него коленями.

Она подчинилась. Оглянулась через плечо на итальянца.

– Спустите трусики.

Возражать было по меньшей мере глупо.

Эстер взялась за резинку и стянула трусики почти до колен.

Итальянец некоторое время молчал.

– У вас очень красивые ягодицы, – сказал он наконец. – Я так и думал. Это не могло быть иначе. Вы слишком юны, чтобы иметь малейший изъян. Хотя бедра уже вполне сформировавшейся женщины. Присядьте на пятки. Да, я был прав. Какое чудо! Вы когда-нибудь слышали о содомии?

– Да, – тихо ответила Эстер.

– Вы просто созданы для нее, кара. Такие соблазнительные попки бывают только у совсем еще маленьких девочек. Они настолько хороши, что даже не наводят на греховные мысли. Попробуйте немножко раздвинуть ягодицы.

Эстер нагнулась сильнее и помогла себе пальцами.

– Я даже отсюда вижу, какая нежная у вас промежность. Наверное, вы еще не начали ее подбривать. Мои соотечественницы, да и вообще многие женщины запускают это место и позволяют ему зарастать волосами, что очень редко бывает красиво. В таком положении должны быть отчетливо видны пухлые губки. Какие они у вас маленькие!

Эстер слушала эти странные слова и удивлялась себе, потому что никогда прежде даже представить не могла, что сможет вот так стоять на четвереньках спиной к незнакомому мужчине и при этом не испытывать ни малейшего чувства стыда. Он описывал ее, как произведение искусства, он метался, подыскивая слова, и тосковал, как художник, скованный полотном.

– Можно, я подойду к вам, кара?

Она кивнула, ничего не услышала, поняла, что он не понял ответа, и сказала:

– Можно.

Когда сзади послышались шаги, она вся съежилась, уже предчувствуя смелое прикосновение. Так и произошло.

Он положил ладонь на ее плоский крестец и слегка погладил.

– У вас изумительная кожа, кара. Сколько вам все-таки лет?

– Девятнадцать.

Ее ответ остался без внимания, потому что нетерпеливые пальцы уже спешили вниз, по уютной расщелинке между ягодицами, к мягким и совершенно беззащитным губкам.

– Зачем вы это делаете? – простонала она. Мне стыдно…