—Осточертело что?
—Я тебя просто ненавижу, когда ты вот так придуриваешься, делая вид, что не понимаешь!
Йенн тяжело вздохнул, снял очки, потер переносицу, присел на край кровати и принялся развязывать шнурки.
Сейчас у него было одно желание —поспать, ну, может, заняться любовью, но уж никак не выслушивать в сотый раз одни и те же упреки и жалобы. Ну почему она всегда выбирает для объяснений самое неподходящее время? Почему сводит все к себе, к своей ничтожной особе в тот момент, когда мир готов пережить самую серьезную ломку со времен промышленной революции?
—Мне надоело вот это все, —ответила Мириам, обведя комнату рукой. —Надоели гостиничные номера, надоела жизнь на колесах, надоело видеть одни и те же рожи вокруг!
—Ваи-Каи сказал сегодня на лекции: мы должны научиться быть кочевниками. Существами, которые ничем не владеют, ни к чему материальному не привязаны.
Кстати, если бы ты ходила на встречи, то видела бы разных людей...
—Я сыта по горло твоими банальностями! Хоть раз в жизни прислушайся к голосам отсюда (она ткнула пальцем в его член) и отсюда (кивок в сторону сердца), а не оттуда (жест в сторону его головы).
Мириам встала и скрылась в ванной. Когда она через несколько минут вернулась, Йенн уже разделся, скользнул в постель и закрыл глаза, надеясь, что она оставит его в покое. Простыни пропитались запахом Мириам, ароматом, сводившим его с ума, доводившим до пароксизма желания в первые месяцы их романа, а теперь ассоциировавшимся только с колючим непониманием и конфликтами. Он вдруг вспомнил, что еще несколько месяцев, недель, дней назад был твердо и свято уверен, что Мириам —женщина его жизни. Каким же бешеным галопом мчится время, если живешь в фарватере Духовного Учителя, словно он был властен над ним, как над болезнями. Сегодня вечером он исцелил еще двух человек: женщину лет пятидесяти, утверждавшую, что у нее рак в последней стадии, и шести-семилетнего мальчугана, мать которого выражала свою благодарность с излишним, почти неприятным восторгом.
Йенн не сомневался ни в способностях, ни в возможностях Ваи-Каи, но он постоянно спрашивал себя, насколько достоверны свидетельства исцеленных. Желание уверовать, быть принятым в стремительно растущий круг обожателей Духовного Учителя, возможно, заставляло некоторых людей выдумывать болезни, а потом уверять весь мир в своем чудесном исцелении. Это был своего рода эффект 'плацебо' наоборот, провоцирующий изобретение 'мнимых' болезней во имя волшебного заступничества, этакая искупительная ипохондрия.
Враги общества 'Мудрость Десана' —в первую очередь Коллегия французских врачей —вовсю пользовались этой интеллектуальной истерией, чтобы поставить под сомнение чудеса, творимые Ваи-Каи: дескать, мужчины и женщины, заявляющие о своем исцелении, никогда ничем не болели и в больницах не лежали, ну а здорового любой шарлатан вылечит.
Йенн погрузился в аромат и тепло, исходившие от тела Мириам, скользнувшей под простыню. Она сидела, опираясь спиной об изголовье, и, не 'говоря ни слова, стучала пяткой по матрасу. Она не остановится, пока не добьется от него ответной реакции, пока они снова не сцепятся. Какое-то время он пытался сопротивляться, но ему быстро надоело, он озверел и с силой хлопнул ладонью по деревянной раме кровати, разорвав ночную тишину комнаты. Его так трясло от ярости, что он был почти готов схватить Мириам за руку и отшвырнуть к стене. Эти приступы бешенства, с которыми Йенну всегда удавалось справляться, становились все острее и ужаснее, и он боялся, что в такие моменты наносит непоправимый вред ткани бытия (во всяком случае, так учил Ваи-Каи).
Мириам смотрела на него с ироничной гримаской.
—Уж лучше видеть тебя бешеным придурком, чем примерным учеником мастера.
—Сейчас я хочу одного —спать! Спать, понимаешь, будь ты проклята! Неужели это так много?
—Бедный мой старичок, да ты вот уже три года спишь!
—И это ты мне говоришь? Да ты же ложишься каждый вечер в девять часов!
Она резко откинула ногой простыню, обнажив и себя и Йенна. Он почувствовал на коже легкий свежий холодок.
Как сказал портье, выдавая им ключи от номеров в день приезда, 'та еще погодка —приходится включать кондиционер, —и это в ноябре! Похоже, иммигрантам удалось притащить с собой во Францию даже...'
Этот умеренный националист предпочел умолкнуть, заметив Ваи-Каи, —тот со своими раскосыми глазами и смуглой матовой кожей мало походил на коренного европейца.
— Я не ложусь в девять вечера —я подыхаю с тоски одна в комнате, чувствуешь разницу?! И каждый вечер надеюсь, что ты сбежишь пораньше с очередной гребаной лекции, чтобы провести хоть немного времени со мной...
—Еще раз повторяю —если
—Но жизнь — не лекция!
Ценой невероятного усилия он успокоился и заговорил тихим, размеренным голосом:
—Поездка заканчивается через три недели. Через три недели все наше время будет принадлежать только нам с тобой...
—Но я хочу разговаривать с тобой сейчас, а не через три недели.
—Почему...
Он сел рядом с Мириам и в который уже раз восхитился ее длинными стройными ногами. Эту часть ее красивого тела он любил больше всего, ему ужасно нравилось смотреть, как она вышагивает в мини-юбочке или совсем коротеньких шортиках, одновременно очень женственных, но и спортивных, —чтобы продемонстрировать атлетическую мускулатуру.
—Почему ты хочешь заставить меня выбирать между тобой и ним?
—Я ни к чему тебя не принуждаю. Я думала, что... —Она пожала плечами. —Да какая теперь разница? Я последую советам Ваи-Каи и вернусь к кочевому образу жизни.
—То есть?
Она бросила на него косой взгляд, и он заметил в ее глазах тень угрозы, хотя в комнате было почти темно.
—То есть я не поеду с вами завтра утром.
Хотя Йенн много раз воображал именно такой финал их споров и ссор, ему показалось, что он получил удар кулаком в солнечное сплетение.
—И... куда же ты собралась?
Мириам, горестно покачала головой, на ресницах блеснули слезы.
—Пока не знаю. Может, сначала навещу мать.
—Разве ты не говорила, что вы в ссоре вот уже четыре года?
—Мать, знаешь ли, всегда сохраняет в сердце место для своего ребенка. Особенно еврейская мать!
Я чувствую себя маленькой девочкой, Йенн Колле, и мне просто необходимо укрыться в чьих-нибудь объятиях, а на данный момент я вижу только ее добрые руки.
—Ты действительно хочешь все бросить?
—Что ты называешь 'всем'?
Йенн вскочил и лихорадочно забегал по комнате, не в силах поверить в реальность происходящего, почти не осознавая, как далеко все зашло.
—Ваи-Каи, 'Мудрость Десана', все, что сейчас происходит, все, что мы сами сотворили.
—Ничего мы не сотворили, Ваи-Каи нам не принадлежит.
—Разве ты не видишь, что весь мир готов его признать?
Люди приезжают отовсюду, чтобы послушать его, СМИ рвут его на части —радио, телевидение, в феврале он будет в ток-шоу Омера. Ты не хочешь оказаться в самом сердце событий? Быть рядом с ним, чтобы поддерживать и защищать?
—Ну, во-первых, никакая защита ему не нужна. А во-вторых, я называю это духовным меркантилизмом.
