– А что? Места тут хватает…
Егор, царевич и Алёшка Бровкин переоделись в кимоно, пошитые преображенскими швеями- мастерицами и предусмотрительно захваченные с собой, приступили к занятиям экзотическим под восхищёнными и удивлёнными взглядами матросов, офицеров, адмиралов, Петра и прочей разношерстной публики.
– Молодцы! – подбадривал царь. – Покажите им всем, что русские умеют!
Каждый вечер перед красивейшим южным закатом с «Крепости» (адмиральского корабля) стреляла носовая пушка – громко, на всю реку, потом били склянки – звоном хрустальным. Вся эскадра дружно убирала паруса, слышались звонкие всплески – от падения тяжёлых якорей в тёмную речную воду.
Когда ночи были тёплыми, без дождей, то на берегу разжигали костры, долго сидели вокруг них, болтали – иногда до самого рассвета. Царевичу Алексею эти рассветы и нравились больше всего. Как заворожённый, мальчишка сидел по-турецки на берегу реки, почти не дыша, смотрел немигающими глазами на восток, где всеми оттенками розового и алого разгоралась юная степная заря…
Егор и Пётр понимающе переглядывались между собой: будет из паренька толк, обязательно будет!
Эскадра плыла мимо жёлтых обрывистых берегов, на которых стояли сторожевые казачьи городки, обнесённые земляными валами и высокими плетёными изгородями.
Иногда по берегу эскадру сопровождали отряды конных казаков и башкир.
Наконец, впереди показались элегантные и светлые бастионы Азовской крепости, река начала разделяться на отдельные рукава.
– Отдать якоря, лентяи! – с чудовищным акцентом, по-русски приказал Корнелий Крейс.
– Зачем остановка сия? – тут же забеспокоился Пётр. – До моря-то – рукой подать…
Адмирал флегматично пожал плечами, ответил уже на голландском языке:
– Казак-лоцман говорит, что здесь судоходное русло Дона постоянно перемещается – из стороны в сторону. Необходимы тщательные промеры всех рукавов устья, иначе двухпалубные корабли могут крепко сесть на мель.
Старательно промерили Кутюрму – один из самых широких рукавов Дона.
– Есть маршрут! – обрадовал адмирал Крейс. – Только придётся разгрузить все большие корабли: освободить их трюмы от балласта и всех прочих грузов, включая продовольствие, питьевую воду и порох. Хлопотно это, но придётся сделать…
Двое суток – всё светлое дневное время – казаки загружали на гребные струги всё, что только можно было убрать из корабельных трюмов, и старательно гребли к Таганрогу. На третье утро адмирал решил, что можно начинать спуск к морю.
– Авось – прорвёмся! – заявил Крейс по-русски, ну и ещё добавил несколько солёных русских словечек, до которых был всегда охоч.
Порядка семидесяти гребных стругов и каторг медленно тронулись вперёд, ведя за собой на толстых канатах, словно собачонку на поводке, громоздкого «Крепость». Через час за адмиральским судном проследовали и остальные: «Воронеж», «Азов», «Гут Драгерс», «Апостол Пётр», другие… Вся эскадра встала на рейде Таганрога, спрятавшись от морских волн за высоким молом, началась обратная загрузка в трюмы балласта, пороха и всего прочего. Заодно конопатили рассохшиеся за время долгого плавания борта кораблей, наспех обмазывали их разогретой смолой.
Царевич Алексей предпринял очередную попытку уговорить отца взять его с собой в Константинополь.
Пётр, обычно грубый и решительный, перед мальчишкой только бледнел и мычал что-то неразборчивое, бросая на Егора умоляющие взгляды. Пришлось под благовидным предлогом залучить Алексея на самый край мола и поговорить с ним «как мужчина с мужчиной», наобещать чёрт-те чего, польстить, приврать, напустить разного цветного тумана…
– Ладно, я всё понял! – сдался, в конце концов, царевич. – Поеду с подполковниками Волковым и Соколовым обратно, на Москву. Тёте Александре и дяде Францу передам все секретные указания, присмотрю тайно за князем-кесарем – чтобы дров не наломал…
Вскоре, дождавшись устойчивого попутного ветра, «Крепость» в сопровождении других судов, могущих ходить под парусами, вышел в открытое и беспокойное Азовское море, держа курс на юго- запад. Через трое суток с левого борта показалась Тамань. Эскадра медленно и целенаправленно пересекла неширокий пролив, в виду древних стен Керчи «Крепость» произвел холостой пушечный выстрел, подавая условную команду на остановку.
Загремели якорные цепи, корабли, выстроившись в два относительно ровных ряда, замерли, слегка покачиваясь на мелкой волне.
– Ерунда какая-то – а не крепость грозная! – оторвавшись от окуляра подзорной трубы, презрительно объявил Пётр. – Ни фортов тебе, ни бастионов! Стены и башни даже обвалились местами. Тоже мне, твердыня! А у самого причала болтаются всего четыре корабля серьёзных…
– Мин херц! – обрадовался Егор, наблюдая за берегом в свою подзорную трубу. – А турки-то засуетились, вона, сколько их высыпало на стены – чисто клопов на московском постоялом дворе! Все в шароварах разноцветных, ручонками размахивают…
Ещё через час к борту «Крепости» подошла одномачтовая фелюга с низкой посадкой и приняла на борт Егора и Алёшку Бровкина, разодетых по последней европейской моде: с многочисленными перстнями, оснащёнными крупными самоцветами, на пальцах и драгоценными брошами, воткнутыми в отвороты камзолов и нагрудные кружева, на левом боку у каждого болталось по длинной шпаге – в богато украшенных ножнах.
– Чисто ёлки новогодние, которые мы видели в Амстердаме! – восторгался Пётр. – Только жарко сейчас, вспотеете… Ну-ка духами побрызгайтесь иноземными. Больше лейте, не жалейте! Вы там, други мои, ужо, в грязь лицом не ударьте! Несите чушь всякую, важность напускайте… Главное, чтобы они эскадру пропустили мимо крепости – без единого пушечного выстрела. Как ты, Прокофий, говорил-то тогда, в избе у Апраксина?
– Удивить надо османов! – словно поцарапанная грампластинка, басом забубнил Возницын. – Если их сильно поразить, то они на всё готовы! Восток – дело тонкое…
В фелюгу, кроме Егора и Бровкина, уселись два переводчика посольских, по фамилиям Лаврецкий и Ботвинкин.
– Какими языками владеете, толмачи уважаемые? – строго спросил Егор.
– Турецким, персидским, арабским – оба владеем, – сообщил Лаврецкий.
– А европейскими – какими?
Ботвинкин, явно смущаясь, промямлил чуть слышно:
– Я по-аглицки могу, немецкий знаю немного, французский…
– Ну, вот и ясна диспозиция наша! – обрадовался Егор. – Я говорю на английском языке, поручик Бровкин – на немецком, Ботвинкин переводит это всё на русский, а Лаврецкий, в свою очередь, на турецкий… Блеск полный!
– Солидно получится! – одобрил Алёшка. Лаврецкий, удивлённо подёргав себя за длинный ус, нервно откашлялся и спросил нерешительно:
– А зачем всё это, господин генерал-майор? Я хотел сказать, что сложно оно как-то…
– Так надо, любезный мой! – Егор, входя в предстоящую роль, надулся от важности, презрительно подрагивая уголками выпяченных вперёд губ. – Не вашего ума это дело! И вообще, запомните хорошенько: меня зовут – сэр Александэр, я лорд и пэр английский, а поручика Бровкина кличут – маркиз де Бровки, с ударением на слоге последнем… Запомнили, доходяги? Ну и ладушки! Так нас османам и объявляйте…
Фелюга плавно пристала к низенькому каменному причалу, где их уже ждали два важных османских чиновника: в красных кафтанах, с белыми чалмами на головах, на ногах турок красовались розовые атласные туфли – с длинными острыми носками, круто загнутыми вверх.
– Эй, толмачи хреновы! – тихо скомандовал Егор. – Первыми вылезайте на причал, а нам с маркизом руки подавайте, да кланяйтесь пониже, кланяйтесь…
Воспользовавшись помощью переводчиков, они выбрались на керченский берег, осмотрелись по сторонам.
