– Меньше, – подтвердил Олдама, рассматривая панораму Парижа с видом бывалого полководца, – но не беднее.

– Эт-точно... – поддакнул Ошкуй.

– Денарии эти, – Олег подбросил серебряную монетку с корявым профилем кого-то из Каролингов, – чеканят во-он там, на острове. Там у короля монетный двор.

– Понятненько... – протянул Варул и похлопал по шее своего гнедого, неспокойно переступавшего, словно почуявшего стойло. – Помните, вы – монахи, – строго предупредил он. – Лики извольте держать постными и благостными. Тонзуры вам выбрить?

– Нет! Нет! – запротестовали разведчики.

– Тогда куколей не снимать.

Они тронули коней и не спеша, как то приличествует служителям церкви, двинулись к разбитой дороге. В этих местах она считалась чуть ли не идеальной, такой, «где могла проехать невеста, не зацепив воз с покойником».

Земли вокруг Парижа и без того болотисты, а уж если их постоянно месить копытами и колесами, вы получите полосу грязи с консистенцией густой сметаны – в иных местах лошади будет по брюхо. Не ровен час, утонешь в этой жиже...

Ступив на осклизлые бревна моста, Олег милостиво благословил привратного стражника, бормоча «Pax tibi, filius meus...»[34]. Стражник в сагуме – воинской рубахе поверх кольчуги, в каске с петушиным гребнем, смотрел на Сухова умильно, осенял себя крестным знамением и бормотал грубым голосом молитву на романском.

Под темными сводами воротной башни, рубленной из дуба, было сухо, хоть и грязи нанесено – без сапог не пройти. А дальше опять тянулось липкое, глинистое месиво – летом сей шлях будет сухим и пыльным. Осенью его опять разжидят дожди...

– Неужели так трудно замостить? – раздраженно высказался Валит.

– Франки!.. – снисходительно буркнул Ошкуй. Дескать, что с них возьмешь? Такими уродились...

Опять запахло нечистотами. Разглядывая дома, Олег вспомнил сказку о трех поросятах. Редко-редко можно было наткнуться на каменный дом. В основном, на улицу выходили саманные жилища или турлучные хижины, держащиеся на каркасе из ивовых прутьев, обмазанных глиной. На возвышенных площадях тянулись к небу убогие колоколенки.

В упадке Париж, думал Олег, вертя головой направо и налево.

Хлодвиг, первый из Меровингов[35], сделал этот город своею столицей – здесь и жил, и в походы отсюда отправлялся. Лютеция ныне во владении первого графа Парижского, Роберта Сильного.

– Съездим на остров, – вполголоса сказал Варул. Товарищи молча кивнули низко надвинутыми капюшонами.

Людей на улицах было мало – оскальзываясь, парижане пробирались вдоль заборов, держась за прясла. Один раз, шлепая по грязи, четверо слуг пронесли портшез с важной персоной. Пинками, стараясь не слишком качать носилки, они прогоняли свиней, млевших в грязи. Хрюшки обиженно взвизгивали. Из-за плетней слышался лай, квохтанье кур, блеяние коз и коровье мычание.

Ближе к центру народу прибыло – крались неясные личности, степенно ступали надутые купцы, семенили с корзинками вертлявые служаночки, поливали герань на подоконниках домохозяйки в чепчиках, выясняли отношения через забор горластые, пышные мещанки, божились дородные торговки, всучивая простофилям порченый товар, шныряли проворные жуликоватые мальчишки. Одеты все были очень похоже – мужская часть населения щеголяла в льняных рубахах до колен, зовомых камизами, и в коротких штанах- брэ. Поверх камизы носили блио – рубаху покороче камизы, с напуском над поясом. Женщины ходили в нижних рубахах-шэнс и верхних блио. Блио обтягивало торс, а начиная от бедер книзу было сшито из другого куска материи, плиссировано и подвязано длинным поясом. Слышались возгласы:

– Молочка, кому молочка, тетушки?

– Сыр, хороший сыр!

– Уголь! Уголь! За денье целый мешок!

– А вот гу-уси! Гусей кому?

– Ах ты, господи! Украли!

– Держи вора!

Местное наречие Олегу давалось с трудом, понимал он с пятого на десятое – Варул, побывавший в плену у франков, всю зиму учил его, да, видно, не доучил.

Обмениваясь впечатлениями и не забывая зорко поглядывать по сторонам, «пятеро смелых» выехали к Квадратной башне, прикрывавшей мост через Сену. Башню подпирала стража, словно не вышедшая из спячки.

Кони гулко затопали под бревенчатыми сводами и выехали на мост, где двум возам уж никак не разъехаться. За спинами пятерки как раз такой и грохотал – здоровенная фура, запряженная першеронами- тяжеловозами. Наверху громадной кучи подопревшего сена восседал возница – лохматый мальчиш, «косматая Галлия», нечесаный и нестриженый.

Сена шумливо обтекала срубы быков, тянулась серым транспортером от плоскогорий Бургундии, где таяли снега.

– Разъезжаемся, – тихо скомандовал Варул. – Осмотрите оба берега, прикиньте, сколько войска в Париже, какой состав, где слабые места в обороне. Есть запасы хлеба, или город сидит на голодном пайке. Особое внимание – на монастыри. Если кто и богат во граде сем, так это монахи. Вечером соберемся на Монмартре... ну, на той горе – помните, я показывал? Вот там, где храм бога Меркурия...

Четыре мрачных фигуры качнули черными капюшонами и втянулись в проезд, удаляясь к мосту на берег правый. Олег направил коня к башне Шателе, иначе зовомой Сторожевой. Лютеция... Из типичного оплота империи в далекой провинции Лютеция давно уж выросла, а до типичного средневекового бурга еще не дотянулась. Ей расти еще и расти. Рим давно дотлел, а Франция пока еще даже не затеплилась...

За приземистым дворцом Сеагриев, последних римских владык, расположилась маленькая площадь, теснимая с двух сторон башней Шателе и Галереей правосудия.

Объехав громадную кургузую башню, Олег двинулся по набережной, углубляясь в узкие улочки, оставшиеся неизменными со времен первых франкских королей. От этого, начального Парижа к будущим векам не останется ни единого кирпичика...

Осмотрев Остров, «обнюхавшись», приметив все ходы-выходы, Сухов направил коня на правый берег, где, немалое время спустя, откроется Сорбонна.

Решив «сходить в народ», он заехал в платную конюшню, разгороженную внутри на денники и довольно-таки чистую. Соскочив, Олег передал поводья конюшему – маленькому, лысому человечку в широких не по размеру портах и в безрукавке на голое тело. Человечек мелко кланялся и щерился беззубым ртом.

– Живо оботри лошадь соломой, – велел Олег.

– Сделаем, ваша святость! – прошамкал конюший.

– И овса задай, – добавил Сухов, небрежно бросая конюшему серебряный денарий.

– Все будет в лучшем виде, ваша святость! – В голосе человечка пробивалось ликование: он-то и на четверть денария не рассчитывал!

Олег зашагал по извилистым парижским улочкам, брезгливо обходя вонючие лужи. Потаскавшись переулками, нанюхавшись запахов – аппетитных и не очень, Сухов описал неровный круг и приблизился к конюшне с тылу, выбравшись на небольшой пустырь возле развалин римских терм. Нынешние парижане по баням не хаживали, им было велено блюсти чистоту не телесную, а духовную, приуготавливая себя к райским кущам. А пока они топтали землю грешную, то устраивали парадиз для паразитов, для насекомых, для крыс и прочей заразы...

Неожиданно внимание Олега привлекли громкие крики, злорадные и негодующие. Завернув за угол обшарпанной термы, он увидел толпу обозленных горожан и понял, что попал на самосуд.

Небольшая площадь между римскими банями и грузной часовней была полна народу. Народ бушевал вокруг столба, который линчеватели деловито обкладывали хворостом. В толпе попадались священники, узнавались торговцы, но больше всего топталось заезжих крестьян и городских босяков, равно жадных до