Аресты в Ленинграде, Москве, Казани, Сызрани, Томске, приводы, изоляции, суды, приговоры, лагери, побеги.
И Леля Счастливая, так называли ее знакомые воры за удачу в кражах, сидела последние дни в МУУРе, дожидаясь отправки в Соловки.
Голос ее огрубел, под настороженными глазами морщины.
У нее даже волосы перестали виться. В камере шумели девушки, молодые воровки, только начавшие «работать». Они с уважением уступали Лельке лучшее место в углу. Она покорно, как ей казалось, готовилась в дальний путь. И в Соловках люди живут.
В МУУР на отбор приехала комиссия из Болшева. Комиссия работала под председательством товарища Буля.
Девчонки в камере волновались.
— Вы что? — строго спросила их Ольга. — Чего вы кричите?
— Леля, Лелечка! Приехали из Болшева, — и девушка схватила Лелю за плечи.
«Рада, дура», подумала Ольга, но не захотела огорчить девушку. Пусть хоть этому порадуется.
Леля легла на койку и отвернулась к стене.
Девчонки кричали, бегали, их вызывали, они возвращались, кричали: «Меня берут!»
Леля страдала, что никуда нельзя уйти от этой оравы, заткнуть уши, закричать, пожаловаться. Почему ее никуда не берут, никто за ней не приходит и ей один путь — в Соловки? А может, и она поехала бы! Лелька Счастливая заплакала. Она плакала тихо, чтобы никто не мог подумать, что им, «сявкам», завидуют.
В камере притихли. Кто-то сказал:
— Она спит.
— Разбудите. Ее зовут на комиссию.
Леля пальцами протирала глаза, она притворялась, что только что проснулась. Она не знала, зачем ее зовут туда, к Булю. Может, сегодня ей дадут приговор? Может, сегодня и ее «обрадуют»: три года Соловков, а может быть, все пять!
Леля длинным коридором прошла в кабинет Буля.
Перед ней стояли еще какие-то девушки. Леля отстранила их:
— Пропустите, меня вызывали.
За столом сидел Буль, рядом с ним незнакомая черноволосая женщина, потом Нюрка Огнева, неплохая воровка, в «Новинках» сидели вместе, и Маша Чекова, тоже из «Новинок».
— Вот она, — сказал Буль.
Огнева, не здороваясь, с любопытством посмотрела на Ольгу.
«Ишь, сволочь, — озлилась Лелька, — какую святую стала разыгрывать! Чорт с ней, мне ее поклон не нужен»,
Женщина, сидевшая рядом с Булем, что-то тихо зашептала. Буль покачал головой и сейчас же спросил Лелю:
— Хочешь, Счастливая, в коммуну?
Одна из улиц коммуны
«Что он, смеется, что ли?» насторожилась Леля.
— Сколько тебе лет? — спросила деловито Огнева.
«Будто не знает, подлая», еще пуще обозлилась Леля, но все же ответила:
— Двадцать шесть.
— Да что ты? — удивилась Огнева. — Да тебе же меньше. Леля! Ты меня узнала? — И Огнева улыбнулась.
— Узнала. А лет мне все-таки двадцать шесть.
Женщина опять что-то тихо сказала, но Огнева начала оспаривать громко:
— Нина Николаевна, надо обязательно взять. Я же давно ее знаю. Она подходящая, честное слово.
Женщина повернулась опять к Булю.
И Леля вдруг поняла: она боится, что ей откажут. Она не сводила глаз с женщины: «Ну, что тебе стоит? Почему же ты не хочешь?»
Женщина согласилась:
— Хорошо, давайте возьмем. Хотя по возрасту она не совсем подходит.
Женщина говорила, а Лелька бежала уже по коридору и, ворвавшись в камеру, закричала, как девчонка:
— Девушки, милые, меня тоже берут!
Они выехали под вечер на грузовике; ехали по бульварам, свернули от Трубной к Самотечной.
«Мимо Сухаревки», определила машинально Леля, и действительно грузовик свернул к Сухаревке. С грузовика площадь казалась маленькой и грязной. Леля всматривалась в толпу, пытаясь найти знакомое лицо, но автомобиль свернул на Мещанскую, и Сухаревка гудела где-то позади.
«Зачем я туда еду? — задала себе вопрос Леля. — Чорт ее знает, что это за коммуна».
Переступая через ноги девчат, к Леле пробиралась Огнева.
— Послушай, — наклонилась она к Леле. — Ты знаешь, Леля, что я за тебя поручилась. Тебя в коммуну не хотели принимать. Мне пришлось тебя отстаивать, так ты смотри, если что, так мне скажи… Понимаешь?
«Что она болтает?» нахмурилась Леля, ничего не поняв.
— У нас в коммуне теперь строго стало. Ребята друг за друга ручаются, — продолжала Огнева. — Я за тебя поручилась, понимаешь?
— Ничего не понимаю. Но ты не бойся, тебя я не подведу. Проехали последние домики города. Постепенно начался лес.
Стало темнее. Леля обрадовалась: пусть никто не видит, что она плачет.
Подъехали к дому. Дом деревянный, раскидистый. У дома — ребята. Грузовик дальше не идет. Значит, здесь.
— Привезли?
— Привезли, иль ослепла? — задиристо отвечала Огнева.
Девчонки выпрыгивают из грузовика. Леля стесняется выходить: она такая высокая, взрослая, самая большая. Она соскакивает с другой стороны, где меньше ребят.
— Так и убить можно! — говорит парень, отряхивая рукав белой рубахи. Леля задела его.
— Простите! — Леля стесняется.
Парень помогает ей достать чемодан, и они вместе идут к крыльцу.
Ужин, песни, разговоры, смех, знакомые, наконец, чистая постель — вот первый вечер.
«Беззаботная жизнь», подумала Леля. Но она долго жила на свете и знала, что так не бывает.
Утром проснулась рано. Солнце вставало ясное, но холодное. Леля открыла окно. Девчата просыпались и смотрели на новенькую.
— Можно мне выйти? — спросила Леля.
— Иди, куда хочешь! — ответили ей.
Леля вышла из дома и пошла по дорожке в лес. Лес был пустой. Леля шла и думала. Когда она вернулась, то хотела рассказать, как хорошо в лесу. Ей казалось, что на обратном пути пели птицы, но вспомнила, что осень, птиц нет, и засмеялась. Девчонки бегали к умывальнику, растирали тело мокрыми полотенцами, долго расчесывали волосы. Те, кто работал утром, спешили пить чай. Леле показали умывальник, дали кружку, хлеб. Она всех благодарила.
Позже в спальню пришла Нина Николаевна. Она поздоровалась с Лелей, осведомилась, все ли у нее есть.
«Сухарь, а не баба», определила Леля.
Она все еще помнила, что Нина Николаевна не хотела ее брать в коммуну.
Три дня гуляла Леля по коммуне, по лесу.
