А если бы Наталья Николаевна в ответ сообщила, что он у нее далеко не первый, как бы Александр Сергеевич, интересно, отреагировал, а?
– Стоп-стоп-стоп, – решительно захлопал режиссер. – Мы совершенно ушли от темы. Давай лучше, мой дорогой Жорж, вспомним, что произошло сразу после кончины поэта. Да петербургская публика хотела растерзать не только семью Дантеса, но даже врачей, что лечили Пушкина! Хотя врачи, терзавшие раненого клизмами и пиявками, тут были совершенно ни при чем – в те времена еще не умели лечить таких ран на дому… Кстати Дантес, несмотря на все свои дальнейшие успехи на государственном поприще, за всю оставшуюся жизнь так и не нашел успокоения.
– Это только красивая легенда, – продолжал упорствовать Никита. – Не верю я, что он так уж раскаивался… Тем более что одной из причин дуэли было несомненное желание прославиться. И уж если не в веках, то хотя бы среди своих современников и друзей-гомосеков.
– А с чего ты взял, что Дантес был педерастом? – прищурился Воронцов.
– Прочел статью в журнале, да и вашу брошюру тоже, где написано, что однополчанин и друг Дантеса князь Трубецкой говорил о сослуживце так: «За ним водились шалости, но совершенно невинные и свойственные молодежи, кроме одной, о которой, впрочем, мы узнали гораздо позднее. Не знаю, как сказать: он ли жил с Геккереном или Геккерен жил с ним…»
– Какая выборочная память… – двусмысленно подметила Евгения.
– Я тоже когда-то читал, – вспомнил Сергей, решив поддержать друга, – что гомосексуальные отношения с Геккереном ложились грязным пятном на репутацию Дантеса и могли испортить его успешную карьеру. Поэтому он избрал жену Пушкина предметом своих гнусных домогательств, чтобы ни у кого не было оснований сомневаться в его сексуальных предпочтениях.
– А мне кажется, что от природы он вообще был двухстволкой, – заявил Олег. Воронцов посмотрел на него с явным недоумением, поэтому «д’Аршиак» тут же пояснил: – Я имею в виду, что Дантес мог заниматься сексом с представителями обоих полов сразу, причем с одинаковым наслаждением.
– Понятно… – усмехнулся режиссер, – значит, по-вашему, величайший поэт России пал жертвой зловещего заговора иноземных педерастов?
Актеры переглянулись, а Никита пожал плечами:
– А разве это недостойная цель для составления заговора?
– Хорошо, – медленно и с расстановкой начал Воронцов, – я не собираюсь снимать обвинения с Геккеренов, но задумайтесь сами над очень простым фактом: когда Наталья Николаевна и Дантес познакомились в 1835 году, то обоим исполнилось по двадцать три года, и при этом он был самодовольным красавцем, а она – писаной красавицей. Если бы в те времена проводили конкурсы красоты, то она, несомненно, стала бы «миссис Россия-1835». Да и француз ее стоил, поскольку своей ловкостью и авантюризмом напоминал д'Артаньяна. Разве они не могли понравиться друг другу? У Nathalie, – тут режиссер произнес ее имя с подчеркнутым французским прононсом, – имелся тридцатишестилетний муж, который, несмотря на посвященные ей стихи, превратил свою «богиню» в машину для деторождения, словно простую деревенскую бабу. Кроме того, он часто уезжал из дома и в своих поездках старался не пропускать ни одной юбки. Что касается Дантеса, то у него ситуация была еще хуже – сорокатрехлетний и весьма ревнивый любовник! Ну и как было этим юным ровесникам не полюбить друг друга? Могу даже предположить, что их взаимная любовь вспыхнула с первого взгляда.
– Взаимная? – отчего-то удивилась Наташа.
– Да-с, моя душечка, именно так оно и было.
– Должно быть, сам Пушкин знал или, по крайней мере, догадывался об этих чувствах, – предположила Марина, – иначе зачем ему было писать в «Онегине»: «Я вас люблю (к чему лукавить?), / Но я другому отдана; / Я буду век ему верна…»
– «Онегина» он написал за пять лет до прибытия Дантеса в Россию, – поправил ее Сергей.
– В таком случае, – продолжала упорствовать Марина, – он заранее предчувствовал будущее, вот и…
– При чем здесь предчувствия? – прервал ее Никита. – Молоденькая Натали тоже втрюхалась во французика, словно какая-нибудь гризетка. Именно это известие об ее моральной, а не физической измене доконало Пушкина. Он схватился за пистолет, поскольку понял, что по-настоящему никогда не был любим своей женой.
– В том, что вы говорите, есть какое-то святотатство, – не сдержавшись, гневно воскликнула Наташа.
– Возможно, вы правы, однако самое главное состоит в другом! – поддержал ее режиссер.
– В чем это? – спросил Никита, явно увлекшись обсуждаемой темой.
Воронцов приблизился к Никите вплотную, взял за плечи и, внушительно заглянув в глаза, медленно произнес:
– Они оба были ведомы дьяволом! Пушкин был открыт для черта за свои грехи, поэтому тот и решил его судьбу на Черной речке. Но для этого дьяволу нужен был человек, ненавидевший гениального поэта. Им-то и оказался иностранец Дантес. Он идеально подходил на эту роль, поскольку из-за своей зависти и распутства был открыт черту не меньше своей жертвы!
– Что значит «открыт черту»? – не понял Никита. – Это какая-то аллегория?
– Нет, мой друг, никакой аллегории. А теперь что касается тебя. – И режиссер повернулся к Сергею. – Пуля Дантеса не убила Пушкина сразу потому, что на то была Божья воля. Господь дал ему еще два дня жизни, чтобы тот, будучи соблазнителем чужих жен, игроком и дуэлянтом, верующим не столько в Бога, сколько в приметы и предсказания, достойно подготовился к своему уходу на небеса!
После этого возникла пауза, во время которой Воронцов поднял голову и глубоко вздохнул, издав при этом странный звук, похожий на рычание. Затем он заговорил снова:
– Сорок шесть мучительных часов, чтобы исповедаться, причаститься и заявить, что он хочет умереть христианином и поэтому всех прощает. Причем за два этих страшных дня дьявол дважды искушал Пушкина, однако тот ему не поддался.
– Вы имеете в виду известный случай, когда врачи забыли дать поэту болеутоляющее, и он хотел застрелиться, чтобы избавить себя от боли? – спросила Наташа.
– Да, ты права. А во втором случае его друг Константин Данзас, – и Воронцов ткнул пальцем в Андрея, кивнувшего в ответ, – предложил себя в качестве мстителя. Но поэт ответил так: «Требую, чтобы ты не мстил за мою смерть; прощаю ему и хочу умереть христианином». Судя по дальнейшим событиям, дьявол, мечтавший увидеть Пушкина в аду, был безумно расстроен после его вознесения в рай! Сатана никак не мог успокоиться и мстил даже столетие спустя. Его верноподданные большевики закрыли храм во имя Спаса Нерукотворного Образа, где отпевали Пушкина, уничтожили иконостас и сожгли церковный архив. Мало того, в самом храме сначала устроили клуб для танцев, а в тридцать седьмом году организовали «приемный пункт» ГУЛАГа. Прямо через бывший алтарь арестованных уводили во внутренний двор на расстрел! А после войны, опять же по настоянию дьявола, там разместили институт «Гидропроект», чьи туалеты были устроены в алтаре и ризнице!
– Кажется, теперь я понимаю, что именно мне нужно выразить в момент выстрела, – сказал Никита и повернулся к Сергею.
– И что же?
– Ненависть к уродливой обезьяне, которой, по зловещей иронии судьбы, досталась в жены самая красивая женщина России! И непременное желание убить эту самую обезьяну, освободив свою возлюбленную от ее жадных и сладострастных объятий.
При этих словах Воронцов негодующе посмотрел на Никиту. Однако он сразу же совладал с собой, ибо то был человек, не привыкший проявлять своего истинного отношения к актерам. Он слишком хорошо понимал, что нарушил бы этим свои планы и в дальнейшем не смог бы пользоваться среди молодых людей непререкаемым авторитетом.
– Но эта обезьяна, как ты ее называешь, вовсе не собиралась умирать без боя! – вместо режиссера возмутился за своего персонажа Сергей. – Вы забыли о том, что на счету Пушкина было свыше ста дуэлей, и даже ходили слухи, что он застрелил семерых!
– Не сто, а всего двадцать одна, – возразил Никита.
– А сколько было дуэлей на счету у Дантеса? – неожиданно спросил режиссер, однако так и не получил
