лет вареного риса и сладкого картофеля его рот вдруг превратился в океан экзотических запахов. Тщательно пережевывая каждый кусочек, как учил доктор Рэнсом, чтобы не упустить ни грана содержащихся в нем питательных веществ, Джим прикончил банку.

После всех этих солей и пряностей ему захотелось пить; он открыл банку «Клима», и обнаружил внутри белый порошок. Он набил этой жирной на ощупь пудрой рот, добрался сквозь бурьян до края поля и запил ее пригоршней теплой воды. Густая жирная пена тут же забила ему рот, нос и глотку, и его вырвало прямо в воду, белым пенистым ручьем. Джим смотрел на бьющий из него белоснежный фонтан и удивленно думал: неужто он умрет от голода только потому, что разучился есть? Потом он благоразумно прочел инструкцию на банке и намешал себе целую пинту молока, такого густого, что слой жира плавал поверху, как нефтяная пленка в окрестных ручьях и каналах.

Опьянев от еды, Джим откинулся на горячую траву и удовлетворенно взялся за плитку твердого, сладкого шоколада. Он только что завершил самую роскошную трапезу в своей жизни, и желудок стоял у него под ребрами, как туго накачанный футбольный мяч. Рядом, на поверхности воды, мигом налетевшая туча мух пировала на облаке белой блевотины. Джим вытер грязь со второй банки «Спама» и стал ждать японского летчика, чтобы вернуть ему долг за манго.

В трех милях к западу, в районе лагерей Хуньджяо и Сиккавэй, с лениво парящего в августовском небе Б-29 посыпались десятки разноцветных парашютов. Оказавшись в центре этого безумного миража, когда с неба вдруг свалились все сокровища Америки, Джим рассмеялся от счастья. И взялся за вторую, едва ли не более важную перемену блюд, проглотив разом шесть номеров «Ридерз дайджест». Он листал хрусткие белые страницы журналов, таких непохожих на те захватанные экземпляры, которые он до дыр зачитывал в Лунхуа. Они были полны заголовков и набранных жирным шрифтом ключевых фраз из мира, с которым он даже и близко не был знаком, а еще там была тьма незнакомых имен и названий — Патон [53], Белзен, джип, Джи-Ай [54], AWOL [55], Юта-бич, фон Рундштедт, «котел» и тысячи других подробностей большой европейской войны. Вместе взятые, они описывали героическое приключение, имевшее место на какой-то другой планете, исполненное сцен самопожертвования и стоицизма, бесчисленных героических деяний, целую вселенную, которая ничего общего не имела с той войной, которая разворачивалась на глазах у Джима в устье Янцзы, этой огромной реки, у которой, при всем ее величии, не хватало сил, чтобы вытолкнуть через устье в открытое море всех — бесчисленных — мертвых китайцев.

Утомленный роскошью иллюстрированных журналов, Джим клевал носом среди блевотины и мух. Пытаясь доказать «Ридерз дайджест», что и его война чего-нибудь да стоит, он вспомнил ослепительный белый свет от атомной бомбы в Нагасаки; он собственными глазами видел его отблеск, отразившийся в Южно-Китайском море. Это бледное гало до сих пор слоем лака лежало на тихих здешних полях, но ему, конечно, было не равняться с Днем Д [56] или с Арденнами. В отличие от войны в Китае, в Европе каждый твердо знал, на чьей он стороне — проблема, которую Джим так до конца для себя и не решил. Европейская война породила множество новых имен, новых слов. Но, может быть, она, таким образом, всего лишь решила перезарядить оружие, пополнить боезапас — здесь, у великих рек Восточной Азии, — чтобы затем длиться вечно и на другом, куда более двусмысленном языке, которым Джим уже начал понемногу овладевать?

Вскоре после полудня Джим уже достаточно отдохнул, чтобы отвлечься от разрешения этого насущного вопроса и поесть во второй раз. Теплый «Спам», из которого вышел весь холод, накопленный за время полета в бомбовых люках Б-29, проскользнул у него между пальцами и упал в пыль. Он поднял маленький цилиндр из мяса и студня, счистил с него грязь и мух и вымыл остатками молока.

Вгрызаясь в плитку шоколада и думая о наступлении в Арденнах, Джим смотрел, как милях в двух к юго-западу утюжит небо еще один Б-29. Бомбардировщик шел в сопровождении истребителя, «мустанга», который закладывал широкие круги в тысяче футов над «сверхкрепостью», так, словно пилоту откровенно наскучила рутинная работа по сопровождению транспортов с гуманитарной помощью. К земле потянулась пестрая стая парашютов, должно быть, предназначенная для группы изголодавшихся за это время узников Лунхуа, не замеченной японцами при отправке колонны на стадион в Наньдао.

Джим обернулся и окинул взглядом шанхайский горизонт. Интересно, а теперь у него хватит сил, чтобы пройти несколько самых опасных миль до западных пригородов? Может быть, родители уже успели вернуться в дом на Амхерст-авеню? После перехода от самого Сучжоу они, должно быть, голодны и будут рады последней банке «Спама» и блоку «Честерфилда». Улыбаясь себе под нос, Джим стал думать о маме — он уже совсем не помнил ее лица, но прекрасно мог себе представить ее реакцию на «Спам». А кроме того, ей теперь будет что почитать…

Джим встал, решительно настроившись пуститься в обратный путь, в Шанхай. Он похлопал себя по вздувшемуся животу, прикидывая, а не заболел ли он какой-нибудь новой американской болезнью, которая бывает, если съешь слишком много пищи за один присест. И в тот же миг увидел сквозь ветви дерева, как в его сторону обернулись разом несколько человеческих лиц. По окружной дороге, мимо разбитых самолетов, шли шестеро китайских солдат. Это были северные китайцы, высокие, широкие в кости, на них были синие стеганые куртки и туго набитые вещмешки за плечами. На мягких фуражках светились красные пятиконечные звезды, а командир нес пулемет незнакомой конструкции с решетчатым наствольником и барабанным магазином. На носу у него были очки, и он был моложе и более легкой комплекции, чем его бойцы, а взгляд — сосредоточенный, как у бухгалтера или студента.

Мерным шагом, так, словно они уже прошли не одну сотню миль, шестеро солдат лавировали между остовами самолетов. Они прошли в двадцати футах от Джима, который спрятал за спиной «Спам» и блок «Честерфилда». Он решил для себя, что это, должно быть, китайские коммунисты. И при любых раскладах американцев они должны очень не любить. Если они увидят сигареты, то могут застрелить его прежде, чем он успеет объяснить, что когда-то всерьез подумывал стать коммунистом.

Но солдаты смотрели на него безо всякого интереса, на лицах у них не было той привычной и тревожащей смеси из подобострастия и презрения, с которой китайцы всегда смотрели на европейцев и американцев. Шли они быстро и вскоре скрылись за деревьями. Джим перебрался через ограду из колючей проволоки и отправился искать японского летчика. Он хотел предупредить его насчет солдат-коммунистов: японца они пристрелят тут же, не задумываясь.

Он уже решил, что в одиночку добираться до Шанхая не стоит. И Лунхуа, и Наньдао просто кишмя кишели вооруженными людьми.

Сперва он вернется в лагерь и присоединится к тем британским заключенным, которые застрелили рядового Кимуру. Как только они в достаточной степени окрепнут, им наверняка захочется вернуться в шанхайские бары и ночные клубы. А Джим достаточно покатался на «студебекере» мистера Макстеда, чтоб послужить им гидом.