— Сегодня утром один из ваших моряков сбежал. Для нас это может очень плохо кончиться.

Сестра смотрела на Джима осуждающим взглядом японского капрала. Она сердилась на него, и за прошедшие несколько недель он уже успел привыкнуть к этой новой разновидности людского осуждения: на тебя злятся не за то, что ты что-то сделал не так, а за то, что ты не в силах изменить обстоятельств, в которых оказался.

— Ты живешь на Амхерст-авеню? Вот и иди себе домой. — Сестра сделала знак рукой монахине- китаянке, которая тут же выложила на койку свежевыстиранные вещи Джима. Было видно, что они рады возможности наконец-то от него отделаться. — Пускай твоя мамаша за тобой и смотрит.

Джим оделся, повязал галстук и старательно выровнял школьную шапочку. Он хотел было поблагодарить сестру, но она уже успела уйти к сиротам.

Войны всегда вдыхали в Шанхай новую жизнь, учащали пульс его запруженных людскими толпами улиц. Даже трупы в канавах стали выглядеть как-то оживленнее. Тысячи крестьянок заполонили тротуары на авеню Фош, у Cercle Sportif Franaise [22] торговцы сталкивались друг с другом на ходу, сцеплялись колесами велосипедов: вело— и просто рикши сплошным потоком, по десять в ряд, лились по дороге, затирая автомобили, которым едва-едва, на черепашьей скорости и под оглушительный рев клаксонов, удавалось как-то двигаться вперед. Молодые бандиты- китайцы в американских костюмах из блестящего шелка стояли на углах и выкрикивали друг другу номера в джай-алай. Возле «Ридженси-отеля» сидели в колясках рикш проститутки в меховых шубах под бдительным присмотром сутенеров: как будто заботливый муж собрался вывезти на прогулку свою очаровательную супругу. Весь город высыпал на улицы, как будто специально для того, чтобы отпраздновать захват Международного сеттлмента, его отторжение от Европы и Америки в пользу пусть чужой, но азиатской державы.

Впрочем, на пересечении авеню Петэн и авеню Хейг движение по-прежнему регулировали с подвесной площадки британский полицейский сержант и два сикхских унтерофицера из шанхайской полиции, под надзором одного-единственного стоявшего у них за спинами японского солдата. Вооруженные японские пехотинцы разъезжали по городу на разукрашенных камуфляжными пятнами грузовиках, как туристы на экскурсии. У Института Радия стояла, подтягивая перчатки, группа японских офицеров. Поверх рекламы кока-колы и колтекса красовались свеженаклеенные плакаты с портретами Ван Цзинвея, коллаборациониста, лидера местного марионеточного правительства. На авеню Петэн Джима нагнала колонна китайских солдат [23]; перекрывая шум толпы, они скандировали лозунги. То и дело сбиваясь с ноги, эта армия обычных кули, одетых в оранжевые мундиры и в американского образца резиновые кеды, промаршировала мимо барочного фасада казино «Дель Монте», а потом — мимо стадиона для собачьих бегов.

На проезжей части возле трамвайной остановки на авеню Хейг сотни пассажиров на минуту притихли, наблюдая за публичной казнью. На посадочной платформе лежали обезглавленные тела в стеганых крестьянских халатах, мужчины и женщины, должно быть, карманники или шпионы-гоминьдановцы. Китайские унтеры вытирали башмаки от крови, которая уже успела набраться в желобки трамвайных рельсов. Подошел переполненный трамвай, зазвонил и отогнал палачей в сторону. А потом прогремел себе по маршруту дальше, со свистом высекая дугой из провода и разбрасывая по сторонам искры, и передние колеса у него были окрашены влажно отблескивающим темно-алым цветом, как будто на ежегодной демонстрации профсоюзов.

В обычное время Джим бы остановился, чтобы посмотреть на толпу. По дороге домой из школы Янг часто заезжал в Старый город. Публичную казнь через повешение обычно приводили в исполнение на маленьком стадионе с начищенным скребками полом и скамьями вокруг тиковых виселиц, и это зрелище неизменно собирало многочисленную задумчивую аудиторию. Китайцы потому так и любят спектакль смерти, решил про себя Джим, что он напоминает им о том, что они и сами до сих пор живы по чистой случайности. И проявлять жестокость они любили по той же самой причине, чтобы не тешить себя лишний раз мыслью, будто в мире есть что-то, кроме жестокости.

Джим наблюдал за тем, как кули и крестьянки смотрят на обезглавленные тела. Поток пассажиров постепенно оттеснил их прочь, затопив, затоптав это маленькое поле смерти. Он свернул в сторону, запнувшись о жаровню, на которой уличный торговец поджаривал кусочки отбитого змеиного мяса. Капли жира падали в деревянную бадью, где плавала еще одна змея, дергаясь и колотясь о стенки всякий раз, как на нее попадало раскаленное масло. Торговец ткнул в Джима горячей шумовкой, стараясь попасть в голову, но тот уже успел поднырнуть под припаркованные рядом рикши и побежал по запачканным кровью рельсам к остановке.

Пробравшись между ждущими своей очереди пассажирами, он нашел себе местечко на бетонной скамье, рядом с группой крестьянок, которые куда-то везли кур в плетеных корзинах. От женщин пахло усталостью и потом, но Джим слишком утомился, чтобы двигаться. Он прошел по запруженным толпой улицам больше двух миль. И знал, что за ним уже давно идет молодой китаец, должно быть, сутенер или шестерка на посылках у одного из десятков тысяч шанхайских мелких гангстеров. Высокий парень с бледным, словно лишенным костей лицом, масляными черными волосами и в кожаной куртке, — он пристроился к Джиму возле собачьего стадиона. Киднэппинг в Шанхае был обычным делом, и родители даже требовали, чтобы Джима в школу непременно сопровождала гувернантка, до тех пор, пока не привыкли доверять Янгу. Он решил, что парень клюнул на блейзер и кожаные туфли, а еще на летные часы и на торчавшую у него из кармана американскую авторучку.

Парень протиснулся через толпу и прямиком двинулся к Джиму; его желтые руки были похожи на пару хорьков.

— Американски мальчик?

— Английский. Сейчас сюда должен подъехать мой шофер.

— Англиски… мальчик. Иди сюда.

— Нет — вон он едет.

Парень подался вперед, выругался по-китайски и схватил Джима за запястье. Его пальцы забегали по металлическому браслету, пытаясь расстегнуть замок. Китаянки не обращали на происходящее никакого внимания; куры мирно спали у них на коленях. Джим стряхнул было руку, но парень тут же перехватил его за предплечье. Другой рукой он уже успел достать откуда-то из-под куртки нож и явно собирался отхватить Джиму кисть.

Джим вывернулся. Прежде чем парень успел снова схватить его, он опрокинул на него корзину с колен той китаянки, что сидела справа от него. Парень упал навзничь, молотя ногами по пронзительно кудахчущей птице. Женщины вскочили на ноги и принялись на него кричать. Не обращая на них внимания, он спрятал нож и пошел за Джимом, который метнулся сквозь толпу пассажиров, показывая им на бегу синяк на руке.

Ярдах в ста от остановки был перекресток с авеню Жоффр. Джим добежал до поворота и остановился передохнуть у запертого на висячий замок парадного входа в «Нанкин-театр», где в прошлом году крутили пиратскую китайскую копию «Унесенных ветром». Полуразобранные лица Кларка Гейбла и Вивьен Ли красовались на фоне арматуры и вида на горящую Атланту, едва ли не в натуральную величину. Плотники- китайцы снимали фанерные щиты с написанным на них дымом пожарищ, который вздымался высоко — казалось, в самое шанхайское поднебесье — и был едва отличим от настоящего дыма, все еще висевшего над многоэтажками Старого города, где нерегулярные гоминьдановские части пытались было остановить японское наступление.

Парень с ножом по-прежнему маячил у Джима за спиной — обходил пешеходов, подскакивал на носках дешевых кед. Посреди авеню Жоффр был расположен полицейский пропускной пункт, выложенные из мешков с песком огневые позиции обозначали западную границу Французской Концессии. Джим прекрасно отдавал себе отчет в том, что ни вишистская полиция, ни японские солдаты даже и пальцем не пошевелят, чтобы ему помочь. Как раз в эту минуту они с головой ушли в созерцание одномоторного японского бомбардировщика, который на бреющем шел над беговой дорожкой стадиона, так, словно собирался прямо здесь зайти на посадку.

Тень от самолета скакнула через улицу, и в тот же момент Джим почувствовал, как парень с ножом