— И в этом все дело? Потому вы и не хотите, чтобы я ушел? — Он утешительно положил руку ей на плечо и не отнял ее, когда девушка попыталась ее сбросить.-Джейн, выслушайте меня. Если вам нужны деньги, я вам дам. Ну, сколько вам нужно?

Ее вопрос был столь же прозаичен, как вопрос усталого кассира:

— А у вас есть деньги?

— Да, есть — в банке. В машине мой бумажник с тридцатью фунтами. Ключи у вас — откройте багажник, пока туда не забрался Проктор. Судя по всему, вы девушка быстроногая.

Не обращая внимание на его враждебность, Джейн полезла в сумочку, достала оттуда промасленный бумажник и положила его на постель рядом с Мейтландом.

— Все здесь — пересчитайте. Ну! Считайте же!

Мейтланд открыл бумажник и посмотрел на пачку отсыревших банкнот. Сдержав себя, он начал заново:

— Джейн, я могу вам помочь. Чего вы хотите?

— От вас — ничего. — Она достала пластинку жевательной резинки и принялась свирепо жевать, — Это вам нужна помощь. Вы слишком перенервничали, проведя так много времени наедине с собой. Давайте посмотрим правде в глаза

— вы ведь вовсе не несчастны с вашей женой. Вам нравится эта ваша холодная атмосфера.

Мейтланд ждал, когда она закончит.

— Хорошо, допустим. Тогда помогите мне отсюда выбраться.

Она встала перед ним, заслонив путь к двери и яростно сверкая глазами.

— Вы все время что-то допускаете! Никто вам ничего не должен, так что прекратите все эти нужно, нужно, нужно! Вы разбили свою машину, потому что слишком быстро ехали, а теперь жалуетесь, как ребенок. Мы нашли вас только вчера вечером…

Мейтланд отвел глаза под ее свирепым взглядом и, держась за стену, потащился к двери. Этой ненормальной молодой женщине надо было на ком-то вымещать злобу — старый бродяга слишком туп, а вот он, изголодавшийся полукалека со сломанной ногой, представлял для нее идеальную мишень. Первого же проявления благодарности было достаточно, чтобы ее завести…

Когда он поравнялся с Джейн, она взяла его за руку, закинула ее на свои узкие плечи и, как учительница танцев — беспомощного новичка, повела его к лестнице.

Мейтланд ступил на яркое солнце. Высокая трава зашуршала вокруг его ног, ласкаясь, как обрадованная собака. Напитанная весенним дождем трава выросла на четыре фута и доставала Мейтланду до груди. Он неуверенно оперся на молодую женщину. В сотне ярдов к востоку протянулся высокий пролет виадука, и Мейтланд увидел бетонное основание, на котором царапал свои послания. Остров казался более просторным и рельефным — лабиринт низин и канав. На нем дико и буйно разрослись трава и кусты, словно он перемещался во времени в более раннюю, первобытную эпоху.

— А мои послания — это вы их стирали?

— Проктор. Он так и не научился читать и писать. Он ненавидит всякие слова.

— А деревянные щиты? — Мейтланд чувствовал обиду на обоих — и на Проктора, и на эту молодую женщину.

— Это он поправил их — сразу же после аварии, пока вы в сидели в машине.

Она поддерживала Мейтланда, подпирая его под плечо и прижав руку к его животу. Запах ее теплого тела контрастировал с запахом травы и выхлопных газов. Мейтланд сел на лежавшую на земле грузовую покрышку и посмотрел на высокую стену откоса. Молодая травка на склоне стала гуще. Скоро она скроет все следы происшествия: глубокую колею, прорытую колесами «ягуара», и беспорядочные отметины первых попыток Мейтланда влезть на откос. На какое-то мгновение он почувствовал, что ему жаль расставаться с этим островом. Он хотел бы сохранить его навсегда, чтобы можно было привезти сюда Кэтрин, друзей и показать им место своих испытаний.

— Джейн…

Девушки рядом не было. Ярдах в двадцати от него над травой виднелись ее голова и плечи, она быстро шагала к бомбоубежищу.

Джейн! Идите сюда… Джейн!

Его слабый, почти брюзгливый голос затерялся в шорохе травы. Мейтланд встал и на одной ноге поскакал вслед за Джейн. Задыхаясь от гнева, он прислонился к разбитой кассе и, чтобы чуть успокоиться, потер живот, натыкаясь ладонью на выпирающие края грудной клетки. Что ж, по крайней мере девушка дала ему поесть.

В пятнадцати шагах от него на крыше какого-то разрушенного флигеля лежала ржавая железная труба, один конец которой был изогнут в некое подобие рукояти. Костыль! Мейтланд пополз по каменистой земле, волоча больную ногу. Подтянувшись на длинных руках, он перевалился через разбитую кладку флигеля и схватил выхлопную трубу.

Не выпуская ее из рук, Мейтланд сел и перевел дыхание. Он махал костылем проезжавшим машинам, довольный, что снова чувствует гладкий ржавый металл знакомой опоры — средства выживания. Этот обломок трубы был его первым инстру— ментом — и оружием, подумал он, вспомнив о Прокторе. Бродяга еще не появлялся, но Мейтланд буравил взглядом заросли травы и крапивы, уверенный, что тот затаился где-то там.

Вновь обретая уверенность в себе, Мейтланд слез с крыши флигеля и, опершись на костыль, выпрямился во весь рост. Брюки лохмотьями свисали с пояса, но он чувствовал в себе достаточно сил и решимости. Он ощупал череп. От прикосновений заныли затянувшиеся раны на голове. Сотрясение и лихорадка прошли; все, что от них осталось, это легкий, нестихающий зуд головной боли.

Мейтланд посмотрел на откос автострады. Возможно, ему хватит сил влезть наверх, но он знал, что Проктор следит за ним, выжидая, что он предпримет. Еще одно физическое столкновение с бродягой выведет его из строя на несколько дней. Нужно как-то убедить девушку ему помочь. Только она имеет власть над Проктором.

Мейтланд поплелся назад к разрушенному кинотеатру. С трудом продираясь сквозь траву, он добрался до лестницы и протащил свою больную ногу вниз по ступеням.

Оказавшись в сумраке подвала, он сел на кровать и стал ломать руками печенье. Эта детская еда ранила ему рот, и он тщательно разжевывал острые сладкие кусочки. Протянув костыль, Мейтланд подтащил к себе чемодан Джейн и начал рыться в ее белье и одежде, предполагая, что какое-нибудь оружие у нее имеется.

На дне чемодана, в залежах косметики, шпилек и использованных салфеток, он обнаружил пачку выцветших фотографий. Заинтересовавшись прошлым этой странной женщины, Мейтланд разложил фотографии на кровати. На одной была изображена девочка-подросток с волевым лицом — без сомнения, Джейн. Она стояла на вытоптанной лужайке небольшого санатория, прижавшись к поблекшей немолодой женщине с затуманенным взглядом. Другой снимок был сделан на ярмарке, там она стояла под руку с коренастым мужчиной лет на двадцать старше нее. Мейтланд решил, что это ее отец, но на свадебной фотографии гордая Джейн, на седьмом месяце беременности, стояла в церкви под руку с тем же мужчиной, а на заднем плане, как безумный призрак, с обреченным видом маячила ее мать. То и дело на фотографиях мелькал второй мужчина — щеголеватый субъект лет пятидесяти в старом, но добротном костюме, позирующий рядом с белым «бентли» у подъезда к большому викторианскому дому. Ее отец, решил Мейтланд, а может, еще один пожилой любовник. Что же случилось с ребенком?

Мейтланд собрал фотографии и положил в чемодан. Из пустой коробки из-под салфеток он достал коричневый бумажный мешок. Внутри оказались принадлежности курильщика гашиша — обрывки закопченной фольги, обломки фильтров, табак из выпотрошенных сигарет, маленький блок гашиша, папиросная бумага с машинкой для сворачивания самокруток и коробок спичек.

Вытащив бумажный мешок, Мейтланд взвесил на руке коробок спичек. Его глаза быстро обежали комнату. Он достал из ящика примус и в полумраке потряс его, прислушиваясь к плеску жидкости.

Спустя десять минут Мейтланд, опираясь на костыль, уже ковылял к разрушенному флигелю. На одном плече у него болталось красное одеяло, а в свободной руке он нес керосиновый примус. Забравшись на