сопровождал кортеж из полицейских машин, машины журналистов тянулись сзади. А там их ждал частный самолет, присланный Фрэнком.

Лимузин выехал прямо на взлетную полосу. Шофер остановил машину у самого трапа, чтобы Холли с Коулом было удобнее. Коул пытался заслонить Холли от репортеров, выстройвшихся у самолета, чьи объективы были нацелены прямо на трап, но он по опыту знал, что, если речь идет о такой сенсации, как эта, качество фотографий мало кого волнует. Главное, чтобы был материал на первую полосу.

– Я никогда раньше не летала на самолетах, – сказала Холли деревянным голосом, садясь в кресло, указанное ей Коулом.

Он сел напротив.

– Ты боишься?

– Даже если и так, все равно то, что снаружи, страшнее.

– Скоро ты привыкнешь летать, а репортеров научишься просто не замечать.

– Этого никогда не будет, Нил.

Он не стал ей возражать. У нее шок. Это пройдет.

– Если тебе не нравятся самолеты, будем пользоваться автобусами, – сказал он как ни в чем не бывало, надеясь, что она поддержит разговор в том же русле. – Это удобнее всего на гастролях. Ты даже представить себе не можешь, какой там комфорт.

– Не надо об этом, – сказала она. – Все кончено.

– Как ты можешь так легко сдаваться, Холли?

– Я не могу так жить. Даже если бы я попыталась, я не хочу такой жизни для своего ребенка. Это неестественно. Ты же не хуже меня знаешь, что я сегодня поехала с тобой против своего желания, Нил... Коул. – Она отвернулась и уставилась в иллюминатор. – Человека, которого я полюбила, звали Нил Чэпмен. А Коула Вебстера я даже не знаю. Почему я вдруг захочу провести с ним всю жизнь?

Он не знал, как ей ответить, какие найти слова. Наконец самолет пошел на взлет. Коул пристегнул ремни.

– В Мэривилле для меня теперь жизни нет, – задумчиво произнесла она. – Ты навсегда изменил все. Я просто не смогу больше быть самой собой. Я всегда буду «женщиной Коула Вебстера». Черт возьми, мне нравилось быть тем, кто я есть. Мне противно, что я этого лишилась. Но ничего уже не исправить.

– Мне очень жаль. – Если бы он сказал что-то еще, пытаясь вывернуть наизнанку ее слова, это бы было неуважением к ее боли. Они оба знали, что это правда.

– Посмотри-ка, – сказала она, показывая на иллюминатор. – Они нас даже не видят, но все равно продолжают фотографировать. – В голосе ее звучали истерические нотки. – Они что, ошиваются здесь в надежде на то, что самолет рухнет? Боятся упустить самое интересное? – Она взглянула на него. В ее глазах стояли слезы. – Я не могу так жить. – Эти слова звучали как мантра, мантра, придуманная сегодня утром.

– Я знаю, как это отвратительно выглядит, как это может напугать. – На самом деле, взглянув на происходящее ее глазами, он вспомнил о том, что чувствовал, когда впервые попал в поле зрения прессы, и подумал, как давно к этому привык. – Не буду тебе лгать. Это не из ряда вон выходящий случай. Это часть моей жизни. Мне она не нравится. Я хочу всегда иметь в запасе лазейку, чтобы можно было этого избежать. Я хочу, чтобы можно было запретить бульварным газетенкам печатать полуправду и неприкрытую ложь, но чаще всего это не удается. Завтра утром все они будут полны грязными измышлениями. Сегодня ты увидела то, от чего я бежал. Поэтому я и оказался в Мэривилле, поэтому и повстречал тебя.

– Ты хочешь сказать, что стал Нилом Чэпменом только для того, чтобы скрыться от журналистов?

– Все гораздо сложнее, – признался он. – После аварии, о которой я тебе рассказывал, я стал сомневаться и в себе, и в своих близких. Только когда ты заставила меня снова петь, я вспомнил, почему я люблю это. Понял, что, на горе или на радость мне это дано, но музыка – дело моей жизни.

А тебе я не признавался в том, кто я, только потому, что знал, как ты относишься к таким, как я. Именно это меня останавливало. Я думал, что, если дам тебе еще немного времени, ты поймешь, что я другой. Тут- то все и произошло.

– Ты не другой, ты просто решил, что ты другой. Как ты мог говорить, что любишь меня, когда тебя ждала в Калифорнии другая?

Она смотрела на него почти равнодушно, но дрожь в голосе выдавала ее истинные чувства. Ну разве можно ей объяснить про Белинду? Она сочтет его развратным и легкомысленным. Он отстегнул ремни, подошел к Холли и взял ее за руку. Она демонстративно сложила руки на грут ди и уставилась в иллюминатор, пытаясь защититься от волны, шедшей от него, которой она на самом деле не могла сопротивляться.

Коул снова уселся в кресло.

Она взглянула на него и сказала: – У тебя есть время до Финикса. Попробуй меня убедить.

Самолет приземлился в Финиксе под вечер. Коул раньше никогда не видел Холли такой усталой. Однако, поймав на себе его взгляд, она попыталась изобразить на лице улыбку. Он уже связался по телефону со встречающими, обговорил план в деталях, а еще по ее просьбе позвонил Лерою и Арнольду и сообщил им, что они лишились двух работников. Коул знал, что эти двое и так все поняли, но готов был выполнить любую просьбу Холли.

– Со мной все в порядке, – сказала она, заметив в его взгляде беспокойство.

– Я не хочу оставлять тебя здесь. – Он не просто знал, он всем нутром чувствовал, как будет по ней скучать. Конечно, разумнее всего спрятать ее от толпы репортеров, которая будет ждать его дома, но им не следует расставаться. Не следует, и все. Это так же точно, как то, что завтра утором рассвет будет на востоке.

– Нам надо некоторое время побыть на расстоянии друг от друга, – сказала она рассудительно. – Мне надо о многом подумать, а тебе... Я даже представить себе не могу, сколько всего предстоит тебе.