Они пришли ко мне ровно через неделю после первого посещения Кадидьи. Линды снова не было дома, но так как на сей раз я заранее знал их намерения и, кроме того, муж фактически был у меня в руках, я не стал звать свидетелей.

По мрачному, подавленному виду обоих я понял, что они так и не помирились.

— Итак, — начал я, чтобы помочь им разговориться (лучше всего было свести все это дело к шутке), — итак, соратник Бахара, на сей раз вы сами устроили эксперимент, и кажется, вознаграждение не очень-то вас устроило? Но развод — это ведь нечто вроде постоянного недуга, не так ли? Этот ваш костыль — он что, следствие экспериментов или… хм… семейных распрей?

Он по-прежнему кисло молчал. Жена подтолкнула его.

— Того, — милый, ну что же ты, отвечай своему начальнику. Чтобы люди были женаты двадцать лет — и вдруг разошлись из-за такой ерунды! Нет, как хотите, это никуда не годится: сначала приходит и морочит тебе голову каким-то экспериментом, а когда ты сама поступаешь как полагается, вдруг начинает злиться.

— Ты ведь все равно хотела засадить меня в тюрьму, так неужто теперь без меня не обойдешься? — угрюмо отозвался муж.

— Да это же совсем другое дело! — воскликнула она. — Если бы ты и вправду был предателем, тогда ни за что в жизни я не потерпела бы тебя в доме. Но ведь на самом-то деле это не так, на самом деле ты такой же, какой был все двадцать лет. И конечно, я хочу, чтобы ты остался со мной. Я же не сделала ничего плохого, я не понимаю, почему ты хочешь уйти.

— Ответьте мне, пожалуйста, Бахара, — сказал я уже более строгим тоном, — вы действительно считаете, что, сообщив о вас в полицию, ваша жена поступила плохо?

— Ну, я не знаю…

— Как поступили бы вы сами, если бы какой-то человек пришел и сказал вам, что он шпион? Я надеюсь. вы не стали бы долго колебаться. Или, может, я должен вам подсказать, что вы должны были бы тут же пойти к ближайшему почтовому ящику или позвонить по ближайшему телефону и сообщить обо всем куда следует? Ну что, вы бы так и поступили?

— Да, да, конечно, но все-таки… все-таки это не одно и то же.

— Очень рад слышать, что вы бы так и поступили, ибо в противном случае вы совершили бы преступление. Ваша жена как раз и сделала то, о чем говорили мы с вами. Что вы подразумеваете под словами “это не одно и то же”?

Ему, видно, нелегко было объяснить. Он все никак не мог собраться с мыслями.

— Я хочу сказать, если она может поверить про меня всему, что угодно… После двадцати лет… А вдруг бы я правда сделал какую-нибудь глупость и пришел бы к ней и сказал бы…

— Ну, тогда было бы поздно раскаиваться. А что касается того, чтобы “поверить всему, что угодно”, как вы выражаетесь, так разве вам не известно, что наш долг быть бдительными? Этого требует благо Империи. А двадцать лет — долгий срок, за двадцать лет человек может и измениться. Нет, вам не на что жаловаться.

— Ну да, а если она…

— Знаете, Бахара, боюсь, что еще немного, и мое терпение лопнет. Ваша жена сообщила в полицию о шпионе. Правильно она поступила или нет?

— Ну да… в общем, правильно.

— Итак, она поступила правильно. Она сообщила в полицию о шпионе, но при чем здесь вы? Ведь вы-то на шпион. Правильно она поступила или нет?

— Но когда я смотрю на нее, я сейчас уже не знаю… не представляю, что она про меня думает.

— Будь я на вашем месте, я не стал бы разводиться с женой из-за того, что она поступила правильно. Я уж не говорю о том, что человеку вашей профессии вообще нелегко жениться. К тому же ни одна честная женщина не захочет встречаться с вами, когда узнает всю эту историю, а уж о том, чтобы все ее узнали, позабочусь я сам. На вас ляжет позорное пятно.

— Да нет, — пробормотал он, видно совсем сбитый с толку, — не хочу я, чтоб так получилось.

— Вы меня удивляете, — продолжал я вез более строгим тоном. — Боюсь, что обо всем этом нам придется поговорить в лаборатории. Едва ли это будет вам приятно…

Последние слова, наконец, возымели действие. В его тупом взгляде мелькнул испуг. Остановившись на минуту, я продолжал уже более дружелюбно:

— Но я уверен, что вы сумеете преодолеть свои заблуждения. У вашей жены исчезли все подозрения, так что сейчас уже нет никаких причин для развода, не правда ли?

— Да, да, — отозвался он, успокоенный, наверно, но столько самими словами, которых он, кажется, толком и не понял, сколько моим дружеским тоном. — Конечно, теперь уже нет никаких причин для развода.

Жена, которая, напротив, сразу сообразила, что опасность уже позади, так и просияла. Ее благодарность была моей единственной наградой за два потерянных вечера. Того Бахара сохранял все тот же угрюмый вид, но я додумал, что со временем все у них наладится. Я еще крикнул вслед жене:

— Пожалуйста, немного погодя зайдите ко мне! Посмотрим, действительно ли ваш муж; осознал все, что произошло!

Бахара знал, что я его начальник. Брак Кадидьи Каппори был спасен.

На этой неделе условия для эксперимента оказались очень благоприятными. На трех человек из десяти не поступило доносов; полиция тут же произвела аресты, и мы, таким образом, получили в свое распоряжение сразу троих. Начальник полиции Каррек сам присутствовал при разговоре с ними. Высокий и худой, с загадочным выражением прищуренных глаз, он сидел, откинувшись в кресле и вытянув перед собой длинные ноги, — сидел и ждал. Каррек был, безусловно, выдающейся личностью, из тех, про кого говорят “он далеко пойдет”. И хоть осанка у него была такая же расслабленная, как у Риссена, он никогда не производил впечатления человека сугубо штатского. И если расхлябанность Риссена шла от того, что он жил больше чувствами, чем рассудком, если он готов был скорее подчиняться, чем управлять, то в сгорбленной позе Каррека чувствовалось нечто иное — казалось, он копит силы для решающего удара. Выражение его сурового лица, блеск прищуренных глаз — все напоминало о диком звере, сжавшемся в комок перед последним, безошибочно настигающим жертву прыжком. Я не только почитал Каррека, но и возлагал большие надежды на его могущество, и будущее показало, что я не ошибся.

Арестованных вводили по одному. Двое из них оказались заурядными корыстолюбцами, с которыми нам до сих еще не приходилось иметь дела, — они просто-напросто польстились на деньги, которые якобы посулил шпион. При этом одна женщина еще доверительно рассказала об интимных привычках мужа, чем доставила нам с Карреком немалое развлечение. Впрочем, она была человеком, несомненно, образованным и неглупым, но беспредельно эгоистичным. Зато третий дал нам обильную пищу для размышлений.

Почему он промолчал, этого не понимали не только мы, но даже, кажется, и он сам. По всему было видно, что он вовсе не испытывал к жене той восторженной благодарности за доверие, которую мы наблюдали у одной из первых наших испытуемых. С другой стороны, и предложенная сумма его, видимо, не прельщала. Он дро-де бы и не отрицал возможности того, что его жена могла оказаться предательницей, и в то же время не был уверен, что все происходило именно так, как она говорила. В общем, в нем чувствовалась какая-то вялость или леность мысли, мешающая ему додумать все до конца. И если бы Каррек уже заранее не решил помиловать их всех, из-за этой своей инертности он мог бы серьезно пострадать. В сущности, именно такие люди и представляют опасность для Империи: пока они соберутся что-то предпринять, преступление уже совершится. Да и сама его нерешительность и сомнения свидетельствовали о полном равнодушии к благу Империи. Поэтому я ничуть не удивился, когда он, наконец, пробормотал:

— Ах, все это такие пустяки по сравнению с нашим делом!

Я навострил уши. Каррек тоже весь обратился в слух.

— С вашим делом? Но кто вы, собственно, такие?

Он покачал головой. На губах его блуждала бессмысленная улыбка.

— Не спрашивайте. У нас нет названия, нет никакой организации. Мы просто существуем, и все.

— Что значит “вы существуете”? Как вы можете говорить “мы”, если у вас нет ни названия, ни организации? Кто вы такие?