маленьким осьминогом, подмигивающим Уильяму из-под козырька лихой капитанской фуражки, на околыше которой вычурными буквами было написано: «Рыбачья хижина Ленца».
Бросив «Невесту Фу Манчу» на кофейный столик, Джим резко поднялся и торопливо пошел к парадной двери. Почему эта мысль не приходила ему в голову раньше, он понять не мог. До этого момента он не видел здесь ничего необычного. Но теперь… На первый взгляд смерть Оскара Палчека была своеобразным несчастным случаем — не более. Но где-то внизу, под поверхностью, во тьме подводных пещер, таилось и скрывалось до времени еле заметное объяснение, на свету засиявшее как кристалл, простое и очевидное, как ни ужасно.
Джим скорым шагом дошел до дома Хасбро, перед которым у обочины дороги был припаркован маленький «Метрополитен». Вокруг ке было ни души. Джим лег животом на траву и заглянул под машину, почти не сомневаясь, что увидит там какое-нибудь чудо, возможно лицо самого Хасбро, уставившееся на него. Под машиной не было ничего, кроме глушителя.
Джим поднялся, усиленно размышляя. На другой стороне улицы стояла машина Вильмы Пич. Джим медленно подошел туда, раздумывая, стоит ли говорить с Гилом об убийстве Оскара вообще, а если да, то нужно ли намекать на подозрения о причастности к нему Гила. Намека было бы достаточно — после этого Джим, словно Нэйленд Смит, просто заглянет Гилу в лицо, увидит, как изменится его выражение, что, конечно, выдаст того с головой — секунда растерянности, в соответствии с восточными клише Фу Манчу, могла значить гораздо больше тысячи слов.
Прервав размышления Джима, из дверей дома Гила выбежала Вильма Пич. Миссис Пич была необыкновенно испугана и взволнована — в руке она держала одинокий листок из записной книжки.
— Ты видел сегодня Гила? — спросила она Джима срывающимся голосом.
— Сегодня — нет. Последний раз мы виделись вчера утром.
— Я уехала в восемь утра, и он еще был дома.
— Я его не видел, — повторил Джим. — А что случилось?
— Твой дядя дома? — спросила миссис Пич и, не дождавшись ответа, быстро пошла вниз по улице.
Размахивая листком из записной книжки, она ворвалась в сарай-лабиринт. Гил пропал — может быть, похищен. На столе миссис Пич нашла записку, написанную почерком сына. Он ушел. Маме не нужно волноваться. Ему необходимо сделать кое-что важное. Жизненно важное. Он всегда был ей обузой, но теперь это кончилось. Настало время, когда он обязан действовать. Грядет новая эра. Далее шел абзац, в котором очень туманно и путано разъяснялась та грандиозная цель, на трудные поиски которой отправился Гил.
— Он вернется, — заверил Вильму дядя Эдвард.
— Дай ему время до полуночи! — со слабым смешком объявил Ашблесс.
Уильям отметил, что Ашблесс вовсе не весел, а выглядит странно, словно что-то вот-вот может раскрыться, что-то такое, что он отчаянно пытался утаить.
— Ну, — продолжал поэт, — мне пора. Я заглянул только на минутку. Не стоит так волноваться, дорогая, — посоветовал он Вильме Пич, одобряюще похлопывая ее по руке и улыбаясь так, словно сказал что-то прочувствованное и сердечное.
Ашблесс повернулся и торопливо прошагал мимо Джима к своей машине. На полдороге он, однако же, остановился и, поманив Джима, достал из кармана фотографию. Эдвард и Уильям утешали Вильму Пич.
— Крепись, парень, — сказал Джиму Ашблесс, положив ему руку на плечо и увлекая через лужайку к дороге. — Видел когда-нибудь такое фото?
Поток новостей немного выбил Джима из колеи и, услышав от Ашблесса такие слова, он почему-то решил, что ему сейчас поднесут какой-нибудь пошлый снимок, учитывая фамильярность объятий. Но фотография оказалась совсем другого рода. Джим увидел на ней Оскара Палчека, который умер, так и не успев окончательно превратиться в рыбу.
Джим помедлил. Почему-то ему стало страшно.
— Да, — ответил он, не уверенный до конца, куда клонит Ашблесс. — Я видел похожее в одной книге в лабиринте. В книге доктора Нарбондо.
Джим поднял глаза и заглянул Ашблессу в лицо, пытаясь прочесть там ответ, но поэт был доволен и совершенно спокоен.
— Мог ли Гил Пич видеть эту книгу? — спросил его Ашблесс. — Приключения и тайны всегда увлекают мальчиков его лет. Он мог видеть этот рисунок?
— Он видел его, — честно признался Джим. — Смотрел, наверно, раз десять. И даже переписал ту главу, что относится к рисунку, в свой дневник, слово в слово.
Ашблесс кивнул, спрятал фотографию в карман, пожал Джиму руку и торопливо зашагал к машине.
КНИГА ВТОРАЯ
ТЕОРИЯ ЦИВИЛИЗАЦИИ
Робинзон Крузо представляет нам наиболее трогательный образец тоски человеческого сознания по зонтам… воспоминания об исчезнувших светских привычках ищут формы внешних проявлений, в результате чего и появляется зонт. Человек набожный, попав на необитаемый остров, скорее всего состряпает себе башенку-часовню, дабы скрасить воскресные утра иллюзией колокольного звона; однако Крузо был более моралист, чем пиетист, и его зонтик из листьев — это замечательный пример борьбы человеческого разума и его самовыражения в наиболее неблагоприятных, из всех возможных, обстоятельствах.
Пролог
В неподвижном воздухе витал соленый запах морской воды и затхлый дух ограниченного пространства. Уильям Ашблесс сидел на земле, прислонившись спиной к стене хижины — былой каюты корабля, скорее всего рыбацкой шхуны, с широкими окнами по всем сторонам. Большая часть стекол была выбита — чудо, что несколько стекол все- таки уцелело, — однако осколки из рам были аккуратно вынуты кем-то, кто жил здесь все эти годы.
За спиной поэта, на возвышении, горел большой, но неяркий костер; дым поднимался столбом прямо к темному невидимому своду над головой. В двадцати футах от странной лачуги на берегу лежала весельная лодка, на носу которой на тонком бамбуковом шесте теплился масляный светильник, отбрасывая на маленький каменистый участок острова вокруг себя загадочные ломаные тени.
Ашблесс ощущал невероятную усталость. Он давно уже был в деле и повидал всякое. Однако теперь в нем крепла уверенность в близости чего-то нового и незнакомого. Воздух был словно наэлектризован, полон магии и таинств. Приблизительно то же самое он переживал на Риу-Жари, когда Бэзил Пич призывал миллионы тетр и срывал с неба луну. Чувство было таким, словно корабль уже отплыл и, увлекаемый течением таинственной неведомой реки, приближался теперь к ее устью, которое вот-вот откроется в простор безбрежного древнего моря, полного загадок. Ашблесс желал быть на борту этого корабля, когда это произойдет.
Можно было действовать более осторожно, но столь же безуспешно. Вопрос о том, кто сейчас правит бал, уже отпал. Пиньон предлагал ему всяческое содействие, поддержку, деньги. Выдвигал различные идеи. Ашблесс иронически хмыкнул. Мания величия, снедающая Пиньона, требовала теперь ему в утешение и дифирамбов от придворного поэта. Хотя, конечно, деньги здесь тоже были поставлены немалые. Но что ему до этих денег? Дело-то вовсе не в деньгах. Существовала возможность — и все более явная, — что именно корабль Пиньона первым выйдет в таинственное море.
Слева от поэта в ветхом доке стояли на якоре три китайские джонки — две тихие и темные, а в одной каюта была освещена. Лодка покачивалась на темной воде, и пятна света, льющегося из окон ее каюты, создавали ощущение, что и остров качается. Ашблесс поднялся, отряхнул брюки и двинулся по едва заметной тропинке, вьющейся между камней. Стараясь ступать как можно тише, он дошел до разваливающегося пирса. Внутри залитой светом каюты джонки поэт заметил склоненную голову Иларио Фростикоса; доктор был чем-то занят — наверное, творил очередную пакость, решил Ашблесс, с кем-то из семейства Пичей.
