Папа махнул рукой:
— Разберемся.
— Точно, — подтвердил дядя Леша, надевая плащ, — разберемся. Ну, я пошел.
Слова Кати о Боге так поразили дядю Лешу, что, пока он рассказывал Кате про свой аппарат, испуганное выражение не сходило с его лица. Так и не сошло до самого его ухода.
— Ладно, пойду проветрюсь, — сказал папа, — а то от этих зеркал, стекляшек и душеловок в самом деле с ума сойдешь. А с тобой, — добавил он, обращаясь к Кате, — завтра говорить будем. Воскресенье, времени хватит. Я с тобой литургию проведу.
От этих слов Катя вздрогнула и поежилась. И папа пошел проветриваться. А проветриваться он пошел в пивной зал, что напротив, чтобы пива выпить и, может быть, вина. У взрослых дядей, к сожалению, такое желание часто появляется. Про всех, у кого появляется это желание, говорят: «Душой слаб». И папа, хоть и считал, что в человеке нет ничего, кроме мяса, костей, нервов и крови, сам, однако, говорил про себя гостям с улыбкой: «На хорошее винцо я слаб душой».
Винцо, как ты, наверное, сам догадываешься, здесь ни при чем. Раз уж слаб на вино, так и во всем слаб. Но ты, конечно же, понимаешь, что крепость души — это совсем не то, что крепость мускулов. Ох, сколько их, крепких мускулами и хилых душой! Ты, наверное, сам часто замечал на улицах пьяных дядей с сильными мускулами. А душа их, значит, мускулам не чета. Жалей их, мой юный читатель, всех слабых душой, жалей и не осуждай. И, Бог даст, откроется тебе, как стать крепким душой. Только на физзарядку не надейся. Физзарядка не поможет. Вот отчего папе Катиному понадобилось пивом проветриваться, а он ведь каждое утро такую физзарядку проделывает, что Боже упаси.
Дело в том, что взрослый, когда чего-то не понимает и понимает, что понять этого «чего-то» он ну никак не может, он, знаешь, что делает? Он начинает злиться, а взрослая гордыня-капризуля, сидящая в нем, искать начинает, на ком бы злость сорвать. И чаще всего срывает на домашних своих. А как ему с гордыней-капризулей справиться, когда у него в душе оружия против нее нет? Разве может быть духовное оружие у мяса, костей, нервов и крови? Нет, конечно же. Одно остается — забыться. Слабые душой любят забываться.
Пожалей их и не осуждай.
Итак, папа ушел проветриваться. Маме очень хотелось начать с Катей разговор про их жизнь с бабушкой, но она вдруг поняла, что совершенно не знает, с чего начать. И еще она поняла главное: теперь запрещать и кричать уже нельзя, сегодня с Катей случилось что-то такое, чего уже не свернешь в ней никакими запретами, криком и нотациями.
Взрослые и писатели очень любят такие слова, как «что-то», «какое-то», когда речь идет о том, чего они сами не знают и, мало того, не узнают никогда. Так говорят о непостижимом. О, на свете очень много непостижимого: например, бесконечность, например, любовь и то, что случилось с Катей. Говорят, будто древние люди думали, что земля стоит на трех китах. Так вот, жизнь души также покоится на трех китах — разуме, воле и чувстве. Причем чувство, самое, казалось бы, последнее из всех трех, оказывается гораздо понятливее, когда человек приступает к непостижимому. Мама чувствовала (чувствовала!), что разумом и волей не понять ей Катю, а чувство материнское говорило: «Нет никакого повода для беспокойства!»
Пока еще, конечно, очень хотелось маме разубедить Катю, однако третий кит души очень этому мешал. Почти все время, пока папа проветривался — а проветривался он долго, — мама и Катя молчали. Молча они постояли немного перед зеркалом (очень гадкая все-таки рожа была в зеркале!), потом так же молча поужинали.
— Мама, — спросила Катя, — а колбаски сухой нет?
— Нет, — ответила мама.
— А почему?
— А потому что у нас денег нет. До нашей получки еще пять дней, а денег у нас пять рублей — по рублю на день.
Никогда до этого мама не говорила Кате о деньгах и о том, что денег у них мало.
— Так мы бедные?
Мама улыбнулась и сказала простую правду:
— Да, мы бедные. Нам с папой мало платят, хотя работаем мы много.
— А давай я буду у храма милостыню просить — там всем дают! Может быть, там нам больше заплатят.
— Нет, Катя, попрошайничать нехорошо, — укоризненно сказала мама.
