губах:

— Пожалуйста! На черта своего хотите посмотреть? Пожалуйста! И мы полюбопытствуем. Была уже здесь одна, руками все крутила. Не жалует вашего брата Тот, Кому вы кланяетесь.

— Да за что нас жаловать-то, когда мы хуже вас, язычников? — улыбаясь, сказал отец Василий и снял плащ.

Папа свой тоже снял.

— Хуже кого, вы сказали? — переспросил он.

— Язычников, — повторил отец Василий.

— То есть? Ну-ка поясните.

— Простите, вы же язычник. Поклоняетесь временным кумирам. Вы, сдается мне, поклоняетесь науке, ее всемогуществу. Поклоняетесь ей как вершительнице судеб и разрешительнице всех проблем. Так, наверное? Простите меня, окаянного.

— Да, — ответил гордо папа, — поклоняюсь.

— Ну вот, да еще горды этим. Я и говорю — язычник.

Почему-то папа не обиделся и сказал:

— Я думаю, мы еще поговорим. А пока — к зеркалу пожалуйте.

Отец Василий осенил себя крестом и пошел в бабушкину комнату. Он встал напротив зеркала и пожал плечами: зеркало как зеркало... Рядом с ним встал папа. Его голова касалась плеча отца Василия.

— Свят, свят, свят, — прошептал отец Василий и даже пригнулся слегка, увидев папино отражение. — Не видал я, признаться, ни одного беса до сих пор. Сгинь, проклятый! — вдруг звонко крикнул отец Василий отражению папиному и перекрестил его.

Отражение папино изобразило бешенство и злобу, исказилось как-то. Страшная башка стала вытягиваться и, словно маска, слезать с папиного лица. Вот шея обнажилась, обыкновенная, человеческая, вот подбородок папин нормальный показался.

— Сгинь! — еще раз крикнул отец Василий и снова перекрестил отражение.

Бес в зеркале яростно оскалился на отца Василия. Жуткие муки испытывала морда: она силилась вырваться и не могла, точно приросла. Мама увидела, как ее муж схватился за горло и его лицо исказилось, как искажается любое лицо от боли.

— Попался, адское отродье! — воскликнул отец Василий и перекрещивал зеркало, прибавляя: — Во имя Отца и Сына и Святаго Духа.

Катя подбежала и тоже начала крестить. Папа, будто не выдержав боли в шее, отскочил от зеркала и ушел в большую комнату. Он плюхнулся в кресло и дернул за ворот рубашки, точно задыхался, оторвав при том пуговицы. Подошел отец Василий и положил руку ему на голову. Силы, клокотавшие в папе, повелели ему сбросить эту руку, но папа вдруг эти силы обуздал и ничего не сделал, только глаза закрыл. Ужасно он себя чувствовал.

— Сударь, — начал отец Василий, он погладил папу по голове и снял руку, — не отчаивайтесь: сия подлая образина, из вашей головы торчавшая, в ваших руках, если вы займетесь собой. Послушайте меня, старика, я ведь лет на пятьдесят старше вас.

— А сколько же вам лет? — спросил папа, подняв на него глаза.

— Мне восемьдесят пять. Так вот, я видел, как вас всего покоробило, когда я сказал, что я священник. — Отец Василий улыбнулся: — Мне даже показалось, что вы вскрикнете: «Как?! Поп — в моем доме?!»

Папа тоже улыбнулся:

— Ага, хотел.

— А вы не бойтесь рясы, не бойтесь креста: на нем изображен Тот, от одного взгляда Которого такие образины, как дым, исчезают. А вся ваша наука всемогущая перед самым калечным бесенком бессильна. Смеются они над ней, да и над вами.

Папа уже пришел в себя, а клокочущие в нем скандальные силы сменили напор на маневр. Папа пожал плечами: