Перед ними стоял грязный голодранец и шатался. От одежды его воняло кислым, а изо рта — тем же, чем утром от папы.

— И с утра от них покоя нет, — процедила сквозь зубы мама, а Кате сказала: — Он сам себя притесняет.

— А он хороший человек?

— Не думаю. Своей семье он, наверное, много зла причиняет. Когда я таких вижу, мне всегда жалко становится их детишек и жен.

— Вот и бабушка говорила, что не в том дело, бедный ты или богатый, а богатая или бедная у тебя душа.

— Это бабушка верно говорила, — подтвердила мама.

Дальше до метро и до рынка они шли молча, и каждый думал о своем. У Кати появилось новое ощущение в жизни после ночного визита бабушки. Ей захотелось узнать про всех своих предков, до самого- самого дальнего колена. Сколько память удержит. Она теперь ощущала свой род, идущий в глубь веков. Она даже гордость ощутила, несмотря на бабушкин наказ не гордиться, что у нее он есть — род — и что он такой древний. И вообще у нее возникла ощутимая любовь к тем людям, которые жили давно. И это самое «давно» ощущалось как близкое; она чувствовала связь с ним и не представляла теперь, как это можно жить и рода своего не знать и не любить. А еще она думала: хоть бы мама не начала приставать и ругать ее за вчерашний рассказ, за их с бабушкой жизнь.

А мама и не собиралась ее ни о чем расспрашивать и ничего внушать. (Сейчас мне, в который уже раз, придется употребить самому мне надоевшее «вдруг». Я понимаю, мой читатель, что столь часто повторяющееся «вдруг» имеет ту же словесную цену, как и «что-то» и «как- то», но ничего лучше я не могу придумать.)

Да, мама вдруг поняла одну очень неприятную вещь: она, взрослый человек, поглядев на себя внимательно, увидела, что у нее совсем нет жизненного опыта, жизненной мудрости, без которой учить чему-либо дочь невозможно. Все ее нравоучения, оказывается, ровно ничего не значат. Когда пришлось вести с шестилетней дочкой серьезный разговор о вещах, возвышающихся над обыденностью, оказалось, что ни знаний, ни умения, ни душевной уверенности, чтоб такие разговоры вести, у нее нет. Что понятия, которыми напичкана ее голова, не выдерживают взгляда Катиных вдумчивых глаз. Оказывается, этот взгляд ставит под сомнение всякие, казалось бы, сильные мамины слова, да уж и папины окрики заодно. Оказалось, что существуют на свете слова, которые так глубоко проникают в душу, а она о них понятия не имеет, хотя полжизни уже прожила и половину этой полжизни — училась! Вспомнились и пренебрежение и высокомерие, с которыми отказывалась она читать Евангелие, когда бабушка предлагала. Эти новые слова, которые казались противоестественными и вызывали сначала бурный протест, — эти слова, оказывается, помогали преодолеть этот протест легко и просто. И выходило, что они-то указывают, какое оно — настоящее, естественное течение жизни. А если поначалу и не совсем ясно указывают, то захватывают и заставляют задуматься о вещах, которые, казалось, ты так хорошо знала, а на самом деле, выходит, не знала о них ничего.

С рынка возвращались через час. Половина денег, что на сапоги отложены были, на рынке осталась. Вместо них в набитых двух сумках лежали капуста, картошка, морковка, клюква, орехи, огурчики и сметана. Все свежее, крупное, вкусное — магазинному не чета.

«Сапоги мои — тю-тю», — думала мама. А Катя думала, как хорошо быть богатым и ходить на рынок каждый день.

Вот уж из метро вышли, вон и дом виден...

— Мама, а давай в храм зайдем, на чуть- чуточку, ты не бойся... — сказала это Катя и сама испугалась: ка-ак накинется сейчас мама! И что с языка сорвалось?

Но уж сорвалось. Не бывает ведь на свете случайностей. Если в мире есть Бог — случайностям места нет. Зря бы не сорвалось.

А у мамы сердце забилось часто-часто.

«Ах, негодница, я сейчас покажу тебе, как такое предлагать» — это вчерашнее утреннее настроение в голову ударило. Затаилось оно где-то внутри и вот — напомнило о себе. «А чего ты боишься? — усмехнулся в ответ здравый смысл. — Ошпарят тебя там, что ли? Плохо будет - уйдешь, и все».

— Да ну тебя, Катерина, скажешь тоже! Зачем мы туда пойдем? — ответила мама.

Ах, как все поняла сразу маленькая Катя! Поняла мамин тон, голос. Голос был не сердитый, не твердый — какой-то даже просящий и совсем не удивленный. И Катя тут же решила напирать, наседать. Учуял тайничок ее души мамино колебание.

Какой такой тайничок? А тот самый, которым ты улавливаешь, когда родители говорят одно, а думают