призраков с поднятыми арбалетами и аркебузами, их капитан идет во главе. Он приближается, два пистолета, больше него самого, — крылья ангела смерти:
— Фон Бурен, гнусный ты сукин сын. — Он останавливается, сплевывает на землю и шипит: — Я пришел съесть твое сердце.
Дворянин бледнеет, меч его дрожит.
Ангел тьмы, Редекер, останавливается в нескольких шагах от нас:
— Все в порядке, Герт?
— Как раз вовремя. Ситуация, мягко говоря, изменилась коренным образом, теперь ваше слово, господа. Или мы решаем все наши проблемы в бою, или вы садитесь на лошадей и убираетесь туда, откуда пришли.
Усы по-прежнему стоят по стойке «смирно», но фон Бурен уже проголосовал — он опустил свой меч, Юдефельдт наконец дышит.
На нашей стороне численный перевес, и настроены мы более решительно. Нам нечего терять, и фон Мерфельд это прекрасно знает.
Щелчок языком и ругательство себе под нос, последний презрительный взгляд на бургомистра — он разворачивается на каблуках и с громким звоном шпор присоединяется к своему отряду.
Редекер прислоняет ствол пистолета к груди фон Бурена, который закрывает глаза и, окаменев, ждет выстрела. Опытная рука отвязывает кошель от его пояса.
— Катись-ка ты отсюда, ублюдок. Возвращайся лизать задницу твоему епископу.
Солнце едва пробивает дымку за церковью Святого Ламберта, когда мы возвращаемся на рыночную площадь. Рыцари ушли из города, эскортируемые людьми Редекера вместе с лютеранами: кто-то божится, что видел, как фон Бурен плакал от ярости, когда выезжал из городских ворот.
Фрау Юдефельдт и фрау Вердеманн вернулись к своим мужьям, а Книппердоллинг, как и советник Палькен с сыном, идет вместе с нами, осипший голос едва слышен, один глаз заплыл, но настроение бодрое, мы гуляем в поисках трактира.
В лагере нас встречают ликующие крики, аркебузы палят в небо, над головами вздымается лес рук, женщины нас целуют, я вижу, как люди раздеваются, Яна Лейденского торжественно несет на руках толпа восторженных почитательниц, свято верящих, что одна сила способна отвести любую беду. Люди разбирают баррикады и возвращаются на улицы… Те самые улицы, которым этой ночью угрожала страшная опасность. Открываются окна, женщины, старики и дети выходят на улицы, хотя мороз сильный и едва рассвело.
Книппердоллинг ставит всем пиво.
Ротманн подходит ко мне с улыбкой, вид у него усталый, но довольный.
— Мы сделали это. Говорил я тебе, что Господь защитит нас.
— Да, Господь и аркебузы, — улыбаюсь я. — А теперь?
— Что?
— А что мы будем делать теперь?
Вопрос принадлежит Гресбеку, почерневшему от дыма факелов, грязному и помятому. Белый шрам на лбу кажется вдвое больше на столь мрачном лице.
— А теперь у нас передышка, Капитан Герт из Колодца.
Он улыбается мне, а я пожимаю ему руку в знак благодарности.
Книппердоллинг, выслушав донесение одного из патрулей с озабоченным видом, пошатывается, но бредет к нам:
— Герт, тебе это не понравится…
— Что еще случилось, сукины дети?!
— Фон Вальдек натравил на нас крестьян со своих земель. Они идут сюда. Говорят, их три тысячи. Они хотят разрешить все свои проблемы с городом раз и навсегда.
ГЛАВА 30
Трактир — писсуар войны.
Если кровь человека орошает его бренное тело, пиво — источник мочи, которая постоянно это поле затапливает.
Пиво надувает животы воюющих мужчин, притупляет их страх перед сражением, усиливая опьянение после победы и ее сладость. Моча безмерно обогащает запасы клозета. Ее количество не менее важно для исхода битвы, чем присутствие у воинов крови и мужества.
Отлить на врага прежде, чем ударить его! Он должен очнуться, обуздать свою ярость из-за охватившей его жажды крови. Он должен понять всю нелепость судьбы, которая ему уготована или которая покарает его. И отступить.
Они пришли страшно злые, они уходят, измазанные дерьмом.
Двадцать бочек пива, весь резерв муниципального трактира… Дар от горожан Мюнстера своим братьям из деревни, чью делегацию с такой помпой встретили в Юдефельдерторе.
Тупая ненависть трех тысяч крестьян растаяла вместе с пивной пеной.
Новой опасности удалось избежать, превратив праздник в вакханалию со множеством самых гротесковых моментов.
На рыночную площадь прибежала толпа легкомысленных экзальтированных женщин, наполовину раздетых или попросту голых. Они бросались на землю и замирали в позе распятия, катались по грязи, плакали, смеялись и били себя в грудь, призывая Отца Небесного.
Они видели кровь, пролившуюся с небес.
Они видели адский огонь.
Они видели галопом скачущего по небу мужчину в золотой короне, на белом коне, с мечом, карающим безбожников.
Они громогласно объявили его царем Сиона, но единственный мужчина, который мог их удовлетворить одним своим присутствием на сцене, надирался в каком-то трактире.
Народ смеялся и развлекался вовсю, в разной степени вовлеченный в очередную мизансцену Яна Лейденского. Но не коновал Адриансон, сытый по горло истеричными криками — он схватил аркебузу и снес ее выстрелом флюгер с крыши дома. Тот обрушился под ужасающий звук фанфар. Действие прекратилось практически мгновенно. Женщины сразу же пришли в себя, словно пробудились от ночного кошмара. Адриансон заслужил аплодисменты всех присутствовавших.
В последующие дни становилось все яснее и яснее: фон Вальдеку не удастся вернуться в город.
Многие католики собирают вещи.
Соотношение сил полностью в нашу пользу, даже лютеране теперь не смогут противостоять нам: бургомистр Тильбек, один из самых закоренелых оппортунистов, тем не менее был успешно крещен Ротманном, возможно в надежде на переизбрание. Юдефельдт принял нас в муниципалитете и не смог не принять нашу резолюцию: на следующих выборах предоставить право голоса всем главам семей, без какого бы то ни было имущественного ценза. Ему было нелегко переварить это, но и отказать было невозможно: все горожане — на нашей стороне. Книппердоллинг и Киббенброк выдвинули свои кандидатуры.
Теперь ясно, что богатеям-торговцам не удержать город в кулаке.
Многие лютеране собирают вещи.
Они пакуют золото, деньги, драгоценности, столовое серебро, даже лучшие окорока. Но им придется пройти через таможню Сундерманна, бдительного стража рыночной площади времен нашей победы. Вердеманн Богатый, задержанный во Фрауэнторе с приставленным к голове пистолетом, был вынужден с позором отдать четыре кольца, которые он засунул себе в зад, в то время как госпожа подверглась весьма тщательному личному досмотру, а слуги не могли удержаться от смеха.
